Том 6. Перед историческим рубежом. Балканы и балканская война

Троцкий Лев Давидович

Агитация за войну — все равно с кем: с Австрией, Болгарией или Турцией, хотя бы со всем европейским концертом, — придавала единственную политическую ноту всей этой «независимой» белградской прессе. Сейчас она, разумеется, всемерно поддерживает предприятие балканских союзников. Но незачем говорить, что в ее лице идея балканской федерации имеет крайне ненадежную опору. Если политические результаты войны не оправдают лихорадочно-патриотических ожиданий «Политики», «Штампы», «Правды» и их собратьев, — а эти безбрежные ожидания по самому существу своему не могут найти удовлетворения, — тогда вся белградская пресса с удвоенной силой направит свое оружие против внутреннего врага, т.-е. против всех зачатков культуры, экономического развития и элементарной гражданственности в сербской общественной жизни.

Без всякой склонности к мрачным пророчествам, можно сейчас же предсказать, что Сербии придется после этой войны

пережить тягчайший внутренний кризис.

"День" NN 49 и 51, 20 и 22 ноября 1912 г.

Политические партии

В Болгарии нет теперь ни партий, ни прессы, а есть главный «штаб» и его цензура. Кроме двух официозов, гешовского и даневского, там совсем не было за все время войны политических газет, одни лишь информационные листки. Учитель латинского языка добросовестно черкал всякие «умствования», а лирический поэт разрешал печатать портрет Радко Дмитриева^* лишь под условием дать в следующих номерах портреты других командиров, дабы не возбудить "взаимной зависти генералов". В Сербии, где партии старше и политические традиции крепче, так далеко не пошли и под цензуру поставили только иностранных корреспондентов. Разумеется, и белградские газеты твердо помнили, что существует над ними «щаб», и что щабы шутить не любят. Но полного упразднения политической прессы здесь все-таки не было. А теперь, когда дело перешло в руки дипломатии, когда встал вопрос об итогах крови и об ответственности правительства за события этих трех исторических месяцев, партии и их органы сразу начали проявлять большую активность.

В Сербии, не считая социал-демократии, четыре политические партии, принадлежащие к двум историческим эпохам. Старейшую партию представляют либералы, переименовавшие себя несколько лет тому назад в националистов. Расцвет их деятельности падает на эпоху Милана, личный сумасбродно-абсолютистский произвол которого они прикрывали министерски-парламентскими формами. Во внешней политике они представляли собою, как и Милан, габсбургское агентство по балканским делам.

С 80-х годов на тесную театральную сцену Сербии выступают напредняки (прогрессисты), которые пытаются упорядочить государственно-парламентское хозяйство Сербии, но не находят и не ищут опоры в массах, а потому быстро вырождаются в конкурирующую с либералами политическую клику при личном режиме Обреновичей. И эта партия во внешней политике имеет за своей спиной австрофильские традиции. При ее содействии был заключен Миланом в 1881 году тайный договор с Австрией^*, по которому Сербия отказывалась от всяких претензий на Боснию и Герцеговину и открывала австро-венгерской армии ворота на Балканы; в качестве гонорара Вена обязывалась поддерживать династию Обреновичей. В этом поразительном договоре, энергично использованном радикальной партией против Милана, истинная природа балканских династий, как орудий европейской дипломатии, достигла самого законченного корыстно-цинического выражения.

Радикальная партия, также возникшая в 80-е годы, достигла своего огромного влияния благодаря смелой, вернее сказать, неистово-демагогической борьбе с Обреновичами. Еще при Александре, который неоднократно делал попытки заключить мир или, по крайней мере, перемирие с радикальной партией, от нее откололось непримиримое по отношению к Обреновичам младорадикальное крыло, нынешняя «самостоятельная» партия. Радикалы и особенно старорадикальный папа Никола Пашич слывут русофилами, и, действительно, в борьбе с австрийско-обреновичской реакцией они всегда искали поддержки в Петербурге, хотя русский государственный строй, в силу естественных аналогий, не мог пользоваться их симпатиями.

Переворот 1903 года искоренивший династию Обреновичей, посадил на трон нынешнего короля Петра, поставил у власти старорадикалов и превратил националистов и напредняков из придворной клики в партии парламентской оппозиции.

Парламентаризм и демократия имеют в Сербии крайне примитивный характер, хотя и не столь примитивный, как в Болгарии. В отличие от этой последней, монархия не играет в настоящее время в Сербии никакой политической роли.

Почти столетняя борьба Обреновичей с Карагеоргиевичами, представляющая цепь интриг с кровавыми финалами, весьма мало была способна упрочить фундамент сербской монархии. Основатель одной из династий Кара-Георгий, революционер в своей политике по отношению к Турции, мечтавший об освобождении всего полуострова, был убит князем Милошем, основателем второй династии, который вел политику компромиссов и руководствовался, прежде всего, личным и династическим расчетом. Сам князь Милош был низложен и изгнан. Точно также и его преемник Михаил. Александр Карагеоргиевич, отец

нынешнего короля, не выходивший из-под австро-турецких влияний, подвергся участи двух своих предшественников. Его сменил вернувшийся из изгнания Милош, решивший снова попытать счастья на сербском престоле. Ему удалось умереть естественной смертью в качестве сербского князя. Вернувшийся из изгнания преемник его, князь Михаил, был убит. Князь Милан был изгнан, прежде чем успел быть убитым. Сын его Александр, последний Обренович, был убит вместе со своей женой Драгой. Ангажемент получил Петр Карагеоргиевич, проживавший в Швейцарии в качестве вечного претендента, обремененного семьей и долгами. Петр приехал в Белград без большого хозяйственного багажа и с еще меньшим авторитетом. На мостовой перед дворцом едва успели смыть кровь короля Александра, изрезанный труп которого заговорщики выбросили через окно. Память о судьбе шести предшественников, из которых трое были изгнаны, двое убиты, а один изгнан и по возвращении убит, не могла предрасполагать Петра к чрезмерной активности на троне. Несмотря на честолюбивые замыслы и жестокий характер, Петр вынужден был превратиться в покорное орудие старорадикальной партии. Возможно, что сказались и годы. Во всяком случае, в противоположность Григорию VII, который, будучи кардиналом, ходил сгорбившись и говорил полушепотом, а увенчавшись папской тиарой, выпрямил спину и заговорил тоном повелителя. — Петр в качестве претендента был неутомим и неразборчив в преследовании своей цели, а в качестве короля оказался безличностью. Он покорно исполнял поручения той партии, которая доставила ему корону.

Революционное офицерство, явившееся инструментом государственного переворота, оказалось, разумеется, совершенно неприспособленным к роли руководящей политической силы. Оно вынуждено было посторониться перед штатскими людьми, которые воспользовались плодами военного заговора, чтобы немедленно же провозгласить священный принцип; "армия должна стоять вне политики". По самому характеру своему пронунциаменто могло охватывать только небольшое, идейно-аристократическое меньшинство офицерства. Остальные чувствовали себя отстраненными, роптали против преторианцев нового режима и выделили из себя ядро контр-заговорщиков. Это окончательно парализовало армию как политический фактор.

Оказавшаяся в этих условиях полной хозяйкой положения радикальная партия, как массовая партия, выросшая из оппозиции и пришедшая к власти через революционно-династический переворот, основала свое господство на парламентарных основах.

На первый взгляд перед сербским парламентом открывались самые благоприятные перспективы. Династия была бессильна. Старая династия непоправимо скомпрометирована. Офицерство внутренне парализовано. Переворот был совершен во имя воли народа. Казалось бы, при таких условиях парламент должен был стать естественным средоточием власти. Но этого не произошло и по существу дела не могло произойти.

Та самая причина, которая выдвинула офицерство на роль "исполнительного комитета" народной воли, обусловливала заранее худосочие сербского парламентаризма — отсутствие резко очерченных современных классов.

Сербия давно перестала быть страной натурального сельского хозяйства и дополняющего его ремесла. Милитаризм и фиск разорили крестьянина, австрийские товары убили мелкое производство. Между тем, местная промышленность, которая могла бы поглощать избыточные силы населения, развивалась крайне медленно. Причины этого те самые, которые в последнем счете толкнули Сербию на путь войны: слишком узкий государственный базис, отрезанность от моря, экономическая зависимость от Австрии. Капитализм успел здесь основательно разрушить старые социальные формации, но не получил еще возможности создать на их месте новые.

В стране много деклассированных элементов, налагающих свой отпечаток на всю общественную жизнь. Старые понятия и верования расшатаны, а новые еще не установились. В таких условиях политическая кристаллизация происходит крайне неправильно, по случайным или второстепенным признакам, и парламент, как завершение этого процесса, не может обладать ни определенной программой работ, ни внутренней силой для ее проведения: олицетворяя политическую беспомощность общества, он жадно ищет «руководства» извне.

Такое руководство он нашел со стороны Николы Пашича, старого, на ориентальный манер умного, умудренного опытом вождя старорадикальной партии. Из парламента, теряющегося в неопределенности своих задач, без плана, без энергии и без силы, политический центр тяжести, естественно, переместился в министерство, а в министерстве — на Пашича. Парламент со своим старорадикальным большинством знает лишь о том, о чем ему считают нужным сообщать. Министры, за вычетом Пачу и Протича, ближайших сотрудников Пашича, являются лишь старшими чиновниками своих ведомств. Король — не более как увенчание этого режима!