Том 6. Перед историческим рубежом. Балканы и балканская война

Троцкий Лев Давидович

Фетти-паша, которого потом нашли мертвым в ресненской мечети, был, по рассказам пленных турок, тяжело ранен в Дьяватьском проходе. Дав приказ идти вперед, он сам оставался на месте, пока не прошел мимо него последний солдат. Таким образом, паша оказался в самом хвосте и был ранен в голову одной из наших пуль. Это был хороший человек, умный и благородный, — он одно время был у нас в Белграде турецким посланником, и все его уважали. Потом офицеры наши хвалились: "Я целился в турецкого офицера с золотыми эполетами, — должно быть, это и был Фетти-паша"… И другой стрелял в пашу, сидевшего на коне. И третий, и четвертый… Не меньше, должно быть, как десять человек стреляли задним числом в одну и ту же цель: в голову Фетти-паши.

Наша дивизия отправилась вдогонку за турками к Ресне, которая была взята без боя. Только теперь нам доставили в Ресну полевую артиллерию… на волах. Турки отступали к югу, по западному берегу Преспенского

озера. Теперь уж мы были смелее в преследовании, так как у нас были тяжелые орудия. Время от времени турки останавливались и развивали бешеный артиллерийский огонь. Казалось, вот-вот перейдут в наступление. Но вдруг прекратят стрельбу, снимутся и отступают дальше… Гранаты турецкие почти сплошь падали в озеро, взрывались в воде и поднимали вверх великолепные фонтаны. Эти артиллерийские фонтаны остались моим последним боевым воспоминанием. Простуда, которую я долго превозмогал, сразу овладела мною, и в бреду я был доставлен в битольский госпиталь…

"День" NN 84 и 86, 25 и 29 декабря 1912 г.

Вокруг войны

I

Тимокская сербская дивизия прошла через Софию — по направлению к Адрианополю — на «Едрине», как говорят сербы. Это войска из-под Куманова и Шипа, уже бывшие в огне. Половина дивизии — в турецких сапогах: военная добыча, захваченная под Кумановым и в других местах. Шинели, саперные инструменты, ножи, табак у многих сербских солдат такого же происхождения. Один из солдат показывал мне свое скорострельное ружье, которое до войны было новешеньким, а после двухдневной стрельбы расшаталось во всех суставах. Можно не сомневаться, что первая «реформа», которая станет перед союзными правительствами после окончания войны, — еще до всяких реформ в Македонии, — это перевооружение армии. Видные болгарские политики, преимущественно финансисты, утешают себя в теперешнем непомерном напряжении материальных сил страны тем, что война, разрешив македонский вопрос, позволит Болгарии облегчить страшную ношу милитаризма. Вряд ли, однако, эта мысль верна. Печать великих держав — и не в последнюю очередь австрийская и германская печать — поет теперь дифирамбы новой военной державе, соединенной армии балканских союзников. 700–800 тысяч штыков, притом победоносных, импонируют европейской бирже, как и европейской дипломатии. По этой 3/4-миллионной балканской армии будет происходить международная ориентировка после войны, на этой основе будет определяться отношение великих держав к балканским союзникам и обратно. Сделав новую оценку военного значения Болгарии, Сербии и Греции, — европейская дипломатия уже не позволит им спуститься ниже этой оценки. Не приходится сомневаться в том, что результатом войны явится новое военное напряжение всех материальных ресурсов балканского полуострова.

II

Настроение сербских солдат, идущих на «Едрине», гордое и приподнятое. Длинный путь для них — передышка между двумя боями. Они охотно, с сербской живостью, вступают в разговоры с толпой, которая говорит на полузнакомом им языке.

— Как и остальные мои политические друзья, я — против войны, — говорил мне в Белграде один сербский социалист. — Но война — факт. И в отличие от многих моих друзей я не могу игнорировать того, что война эта оставит и некоторые очень ценные результаты в народном сознании. Главное значение в моих глазах имеет братание болгарских и сербских армий. Ведь, это не армии, а народы. Главной язвой Балканского полуострова я считаю сербско-болгарскую вражду. После этой общей войны, которая морально спаяет народы-армии, никакая политика, построенная на разжигании ненависти двух соседних и столь родственных народов, не сможет иметь успеха. Хотят ли того правящие или нет, но это братание на поле брани станет краеугольным камнем балканской федерации, не династической и дипломатической, а народной.

— Вы оперируете слишком невесомыми психологическими величинами, — возражали ему другие. — Мы не знаем, как развернутся даже ближайшие события. Мы не знаем, долго ли протянется это братание. Где гарантии того, что в случае побед — как и в случае поражений — эти две родственные армии не будут враждебно противопоставлены друг другу?..

"Киевская Мысль" N 295, 24 октября 1912 г.

Жест г-на Брянчанинова

(Сербия и русские славянофилы)

"Ерема, Ерема, сидел бы ты дома!.."

Третьего дня в ресторане при отеле «Москва» некоторые местные политические нотабли давали банкет г. Брянчанинову^*, приезжавшему сюда с коротким политически-дипломатическим визитом — от "русского общественного мнения". Банкет происходил в общем зале ресторана, участники сидели на виду у всех, речи говорились во всеуслышание, — так что, когда г. Брянчанинов произносил

свой чрезвычайно продолжительный благодарственно-прощальный спич, и все гости, не участвовавшие "в числе" банкета, вынуждены были из вежливости не стучать вилками и ножами, — у меня на тарелке совершенно простыло жаркое. Собственно говоря, если бы дело ограничилось только этим одним, не было бы еще достаточных оснований прибегать к печатному слову. Но была в банкете и другая, менее невинная сторона.

Первым говорил проф. Белич, на очень недурном русском языке (сербов, говорящих по-русски, можно по пальцам перечесть), благодарил русское общественное мнение за оказанную поддержку, выражал сожаление по поводу уступчивого поведения русского правительства, не пошедшего в ногу с общественным мнением, и закончил уверенностью, что под влиянием общества русское правительство возьмет в будущем более решительный курс, — словом, сказано было то, чего на месте г. Белича не сказать нельзя было.

Но вот поднялся г. Брянчанинов. Он начал с заявления, что его политические заслуги здесь преувеличены, — из чего надлежало сделать вывод, что за г. Брянчаниновым числятся заслуги, — высказал несколько довольно правильных, хотя и не очень новых мыслей насчет оторванности русской дипломатии от народа, заявил, что охотнее чувствует себя в эти дни славянином, чем русским, а затем прямо перешел к обвинению сербского правительства, которое де недостаточно оценило, с своей стороны, значение "русского общественного мнения" (партии прогрессистов!) и пошло на малодушные уступки австрийцам. Выходило, будто сербы только потому готовятся очистить Дураццо и Алессио, что не нашли в себе достаточно веры во всемогущество партии Брянчанинова. Если бы сербы наотрез отказались сдать порты, и дело дошло бы до войны, — тут уж позвольте вас заверить, что и мы с своей стороны… Правда, не стану отрицать, мы покорно сносим конфискации, штрафы, высылки без суда, дипломатия нас игнорирует, — это все верно, но позвольте вас от имени "русского общественного мнения" заверить, что если бы дело действительно дошло до австро-сербской войны, тогда… тогда… ура! живио!

Речи г. Брянчанинова я не стенографировал (не умею), но общий смысл ее и ее непроизвольно юмористический характер передаю совершенно точно. "Русское общественное мнение" требовало от русской дипломатии активного вмешательства в интересах Сербии. Но русская дипломатия требованию не вняла и сербских притязаний на Адриатику не поддержала. Казалось бы, сербское правительство вправе, именно исходя из этого несомненного факта, строить свою политику. Так Пашич и поступил, занявшись восстановлением дипломатического моста через Дунай. Но "русское общественное мнение" приехало в Белград и с бокалом в руке выражает свое недовольство. Оно ведь самым решительным образом протестовало все время против каких бы то ни было уступок Берхтольду^*. Правда, наша дипломатия по поводу этих протестов собственно и усом не вела. Но, тем не менее, ваше правительство сделало великую ошибку. Смею вас заверить, что мы, общественное мнение, остаемся на прежнем пути… Живио! ура!

Было до последней степени совестно слушать этот монолог толстовского "Коко в политике", и в голове неотвязно сверлил вопрос: зачем приехал сюда этот компатриот? Лучше бы сидел дома!

Из видных старорадикалов, т.-е. из той партии, которая смалодушничала перед Берхтольдом, недостаточно оценив "русское общественное мнение", на банкете не было, кажется, никого. Все политики, слушавшие стоя длинный спич прогрессистского политика, принадлежали преимущественно к двум сербским партиям: напреднякам и младорадикалам (самостальцам). И хотя обе эти партии стоят в оппозиции к правительству: младорадикалы — на почве формального отстаивания прав парламента, напредняки — на почве недовольства чрезмерной «уступчивостью» Пашича, однако, при брянчаниновских укорах все участники банкета — так мне, по крайней мере, казалось — чувствовали себя одинаково неловко.

И действительно: нужно чуть-чуть вдуматься в действительное положение вещей, чтобы понять, что в воинственном выступлении г. Брянчанинова, помимо непроизвольного комизма, есть еще и легкомысленная дерзость, совершенно безответственная, я бы сказал, шальная.

Не в последнем счете под влиянием "русского общественного мнения", т.-е. некоторых крикливых групп и газет, сербы выбивались из сил, чтобы поскорее завладеть опорными пунктами на берегах Адриатики. "Вы только совершите, как следует, вашу военную работу, — говорили им дипломаты из "Нового Времени", "Русского Слова" и некоторых «влиятельных» салонов, — уж мы вас в обиду не дадим!". С какими трудностями и жертвами совершалось сербское движение к морю, видно из такого, например, яркого эпизода: шумадийская дивизия прибыла из Призрена в Дураццо на 19-й день, при чем из имевшихся у нее 3.000 лошадей прибыло на место всего 80, - все остальные погибли в пути…