Том 6. Шестая повесть Белкина
Шрифт:
Краснов отдает приказ артиллерии открыть частый огонь по окопам большевиков.
Но большевики стойко держатся и не отступают. Особенно мужественно ведут себя кронштадтские матросы.
Керенский, узнав о начавшемся сражении, собрался уже выехать из Гатчины на позиции, чтобы своим личным присутствием вдохновлять войска, но к нему неожиданно явилась делегация во главе с Савинковым и просила его не появляться на фронте, так как это (как сам не без наивности пишет Керенский) «может нежелательно отразиться на психологии
Другими словами, Керенского попросили ни во что не вмешиваться, так как даже один вид премьера раздражал казаков.
Керенский начинал сознавать свое положение.
Еще вчера неприятным образом его поразил резкий и даже грубый тон Краснова. Керенский не без горечи пишет: «Вчерашнее поведение Краснова и его штаба создали во мне убеждение, что я здесь совсем лишний».
Слова Савинкова и его делегации еще в большей степени убедили премьера, что ему тут делать нечего.
Но он, склонный к поверхностным суждениям, сосчитал это «корниловщиной», офицерскими происками и, может быть, даже завистью Краснова к его популярности.
Так или иначе, он остался в Гатчине, переходя из дворца в поезд и обратно.
Между тем бой на реке Славянке разгорался все сильней.
Три броневика красногвардейцев вышли на шоссе и стали обстреливать деревню Редкое Кузьмине Матросы перешли в наступление.
Штаб Краснова находился на передовой линии позиции, в деревне Редкое Кузьмине Туда же прибыл Савинков и, как пишет Краснов, «рисовался своим нахождением в цепях».
Краснов понял, что одной артиллерией невозможно заставить большевиков отступить.
Он послал пулеметчиков в наступление на левый фланг и стал теснить большевиков к деревне Сузи.
Броневой поезд Краснова медленно продвигался по Варшавской ветке по направлению к Петрограду.
Сотня казаков Оренбургского полка, развернувшись лавой, ринулась на деревню Сузи, занятую матросами.
Матросы продолжали стойко держаться, осыпая конницу градом пуль.
Вдруг казаки, не достигнув деревни, неожиданно наткнулись на болото. Лошади стали вязнуть. Атака приостановилась. Сотня, спешившись, бросилась назад под пулеметным огнем матросов.
Поражение было очевидным.
Этот эпизод отразился на всем ходе сражения. Казаки пали духом. А матросы, установив на Пулковской горе дальнобойное морское орудие, стали энергично бить по тылу.
Их снаряды ложились вдоль шоссе по коноводам, которые начали создавать в тылу панику.
Некоторые снаряды достигали Царского Села, и это еще более усилило панику.
Царскосельский гарнизон, державший до сего времени нейтралитет, снова пришел в волнение и вынес резолюцию — тотчас прекратить бой, иначе гарнизон выйдет казакам в тыл.
Между тем у Краснова снаряды подходили к концу, и он не смог даже заставить замолчать морское орудие.
Артиллерийский бой стал затихать. Наступал вечер.
Батарея
Матросы снова перешли в наступление. Они, как пишет сам Краснов, с большим искусством стали накапливаться на обоих флангах и стремительным натиском бросились к Царскому Селу, заходя в тыл Краснова.
Краснов спешно стал оттягивать своих казаков к полотну Варшавской дороги.
Матросы теснили отступающие казачьи цепи. Надвигалась ночь, стало темно, и большевики, заняв деревню Редкое Кузьмино и подойдя к станции Александровской, прекратили наступление.
Поражение Краснова было полным.
18. У разбитого корыта
Краснов, оставив цепь казаков охранять Гатчину, привел туда остатки своего отряда.
Штаб Краснова стал обсуждать, каким образом заключить перемирие с большевиками. Необходимо было вьшграть время, так как новая кучка телеграмм извещала о движении эшелонов к Гатчине для поддержки правительства.
Но шли они медленно и, видимо, в пути задерживались.
Керенский был взволнован и потрясен. Не скрывая своего огорчения, он спросил Краснова, что тот намерен делать.
Краснов сказал, что в случае наступления большевиков он будет с боем отступать на Дон.
Керенский стал умолять Краснова продержаться хотя бы два дня в Гатчине.
Он сказал:
— Генерал, если ожидаемые эшелоны не подойдут, я обращусь за помощью к полякам. Вчера командир польского корпуса Довбор-Мусницкий мне лично обещал поддержку.
Во время этого разговора к Краснову подошел взволнованный его адъютант и доложил, что казаки больше не охраняют Гатчину. Их цепь самовольно ушла в казармы. И посланные заставы отказались взять с собой патроны, говоря, что по своим они стрелять больше не будут.
Тогда Краснов послал на заставы только что прибывшую свежую казачью сотню, которая еще не ознакомилась с настроением здешнего отряда.
Эти казаки перекопали шоссе, чтобы броневые автомобили матросов не могли подойти, и выслали вперед заставы.
Савинков был назначен начальником обороны Гатчины.
Наступало утро 31 октября.
Всюду в аллеях парка, на улицах и у ворот казарм шли митинги.
Казаки были взволнованы и возбуждены. Слышались крики и угрозы по адресу Керенского, который «заварил кашу».
Большевистские агитаторы почти открыто вели пропаганду, разъясняя обстановку и общее положение. Раздавались возгласы:
— Помещики снова хотят вернуть свою власть… Генералы превращают вас в жандармов…
Встав утром и подойдя к окну, Керенский был ошеломлен картинами развала красновского отряда. Дисциплина была забыта. С папахами, лихо сдвинутыми на затылок, с трубками в зубах казаки тут же, перед дворцом, оживленно беседовали, крича, бранясь и жестикулируя.