Том 6. Шестая повесть Белкина
Шрифт:
Казаки согласны выдать Керенского, но юнкера и часть офицеров — решительно возражают. Заседание затягивается.
17. Исторический разговор
Тем временем казаки по собственной инициативе поставили многочисленный караул у дверей квартиры Керенского.
Керенский, бегающий из угла в угол комнаты, был поражен и взволнован этим «новым актом насилия».
Смертельно бледный и взволнованный, он попросил к себе генерала Краснова. Он гневно
— Генерал, вы предали меня. Тут ваши казаки определенно говорят, что они меня арестуют и выдадут большевикам.
— Да, — ответил генерал Краснов, — разговоры об этом идут. И я удивляюсь, что вы об этом только сейчас узнали.
— Но неужели и ваши офицеры — предатели? Неужели же небольшая кучка матросов (а их было всего два матроса) может им навязывать свои приказы?
— Мои офицеры, — ответил Краснов, — еще в большей степени, чем казаки, настроены против вас.
— Что же мне делать, генерал? Может быть, покончить с собой… Как вы думаете?
— Я думаю, — ответил Краснов, — что вы, как глава правительства, должны поехать в Петроград и там явитесь в этот самый ваш Революционный комитет. Там в кругу своих революционеров и побеседуйте на ваши темы. Вы, сударь, вели большую игру — вот и извольте теперь отвечать.
Керенский был крайне смущен этим предложением и этими жесткими словами.
— Как же это сделать? — бормотал он. — Сами посудите… я не знаю… Но ведь на улице… может быть даже самосуд… Чернь не знает, что такое благородство… Как же я поеду?
— Я вам дам надежную охрану, — сказал Краснов. — Возьмите в крайнем случае белый флаг. Может быть, тогда они вас и не тронут.
— Ну да, разве что белый флаг… Тогда дайте мне понадежней охрану… Иначе я не поеду…
— Если хотите, — ответил Краснов, — я попрошу матросов поехать с вами.
— Нет, не надо, — воскликнул Керенский. — Я с матросами категорически не поеду…
Керенский задумался.
— Нет, — сказал он вдруг решительно, — я не могу сдаться большевикам… Я предпочту что угодно… Я прошу вас, генерал, увести хотя бы казаков от моих дверей. Их разговоры и топот ног меня нервируют… Я должен обдумать…
Краснов открыл дверь и, выйдя в коридор, сказал казакам:
— Казаки, пусть большевики сами как хотят поступают с этим Керенским. Не нам судить его и не нам его караулить.
Я надеюсь, что он со временем даст ответ царю и России.
Керенский, полуоткрыв дверь, слушал слова Краснова.
— Станичники… — глухим и дрожащим голосом сказал он.
Казаки, увидев Керенского, заволновались. Краснов махнул рукой, чтоб тот удалился. И, когда Керенский ушел, Краснов снова обратился к казакам, говоря, что поставленный у самых дверей караул оскорбляет этого господина, что он еще не арестован, и самочинный арест во всех отношениях незаконен и неправилен.
Казаки
Керенский стоял теперь у окна. Вся площадь перед дворцом кишела казаками. Решительно не было никакой возможности отсюда уйти. Глава правительства и верховный главнокомандующий, «вождь революционной России», кумир толпы и вчерашний властелин, был обречен, и каждая секунда приближала его к последнему ответу.
Смерть или позорный плен — вот, кажется, неизбежный конец…
Вялость и безразличие сковали его, и он, почти безучастно, стоял теперь у окна.
Прапорщик Миллер со слезами смотрел на своего господина.
Офицер для поручений поручик Виннер спросил — пришло ли время застрелиться.
Вдруг глаза Керенского зажглись гневом и бешенством.
— Надо бежать, — сказал он глухо. — Машина ждет меня за парком… Надо найти выход… Ни о каком плене не может быть и речи. Ах, если бы можно было, господа, достать сейчас хоть какой-нибудь костюм.
Поручик Виннер подал Керенскому дорожные очки, взятые им на всякий случай у шофера.
Оставалось дело за небольшим — надо было найти какой-нибудь костюм.
— Если бы можно было достать костюм матроса, — сказал Керенский, бегая по комнате.
Но как это сделать? Нет сомнения, что тут матросского костюма не достать. Да и спасет ли он Керенского?
Напротив, все обратят внимание на вышедшего из дворца матроса. Очки вряд ли помогут делу.
Офицеры выбежали из комнаты, с тем, чтобы подыскать что-нибудь подходящее.
18. Бегство
Они вскоре вернулись с костюмом сестры милосердия.
Прапорщик Миллер, захлебываясь от волнения и бега, сказал, что этот костюм дала им сейчас проживающая тут во дворце старуха, великая княгиня. Сейчас у нее сидит неизвестная им молодая особа, которая сама вызвалась выйти с Керенским из дворца и проводить его до машины. Выйдя вдвоем, они, без сомнения, не вызовут подозрения у стражи.
Дрожащими руками Керенский стал напяливать на себя серое длинное платье, косынку и белый передник с красным крестом.
Он стал теперь походить на старую, рыхлую бабу с отвисшей челюстью.
Несмотря на трагизм момента, офицеры не могли удержаться от приступов истерического смеха — до того фигура сестры была страшна и неказиста.
Действительно, плохо выбритое, бледное, зеленоватое лицо с рыжеватой щетиной, маленькие сверкающие глаза и чересчур крупная, далеко не женская голова придавали сестре милосердия устрашающий вид.
Керенский, поглядевши в зеркало, со стоном отпрянул назад.
Он молча стал срывать с себя тряпки, с ожесточением бросая их в угол комнаты.