Том 7 (доп). Это было
Шрифт:
– Ничего не добуду детям!..
И вдруг открылось, что ждать никого не нужно, что теперь все его в казарме…
– Пшеницу надо!
И только вспомнил, что теперь все его в казарме, – увидал кошачьи глаза и метнулся к двери. Но только отвел щеколду – швырнуло его и задушило ветром, облило светом. Он навалился на дверь, захлопнул и заложил щеколдой. Под небом было еще страшнее.
Зимний ветер летел со степи, бился о Чатыр-Даг, крутился. Швырял его Чатыр-Даг камнями. Рухался он в долины, крутил лесами, – новый, летел
– С ним придется… Пшеницу надо… перегожу до утра. Про бутылку вспомнил. Некого теперь бояться…
Вино его подбодрило.
Вспомнил, что пшено на задворках, рубаха, куры… самовар ведерный! Все забирать можно. Но теплушка мешала думать.
– Позвал в гости! На Кузьму-Демьяна…
То, что за дверью – Сшибок, мешало думать. Притягивал его Сшибок: хотелось лицо увидеть.
Он подошел к теплушке и послушал… Как будто утих ветер, возится за перегородкой что-то?
Он напряженно слушал… Блеснули из темноты искры, – и он убежал в теплушку.
У Сшибка казалось ему спокойней. Он даже притворил дверку: жутко было в пустой казарме, где сторожили искры.
Черное, длинное – манило. Он нагнулся и стал выглядывать лицо Сшибка. Теперь – какое?.. Разглядывал он жадно. Узнал шершавую голову, а лица все не видел. Пригляделся, – и у него зажгло под волосами, прошло морозом… Темное пятно было, торчало из рта, – тряпка?.. Хотелось глаза увидеть… И он увидел. Мутно смотрели они шарами. Выкатившимися белками смотрел на него Сшибок.
Безрукий отвел глаза, узнал изодранную рубаху, залитую будто дегтем, – почувствовал, что стоит в липком чем-то… Он отскочил, оттопал, – и все высматривал, где же руки? Руки были подсунуты под спину. Ноги? Нашел и ноги. Запутаны веревкой. Одна согнулась и выставила колено: чернелось оно на печке.
Безрукого затошнило, когда он увидал колено. В глазах мутилось… Гвоздь был забит в колено!.. Так непонятно было: гвоздь – в колено! Он встряхнулся, чтобы прогнать виденье, – оно осталось: гвоздь был забит в колено. Он вытянул руку и потрогал, – туго.
Все в нем окаменело.
Он только что знал, что нужно: надо забрать пшеницу, на задворках забрать рубаху… Но увидал колено – и позабыл, что нужно.
– Они это! – вспомнил он про татар в Ай-Балке. Вспомнил, что надо что-то?
– Закрыть надо!
Он увидал, что сенник свесился с кровати, и принялся натаскивать его на Сшибка. С одной рукой было не способно, но он-таки натащил на Сшибка.
Не стало видно.
– Что, Григорий… вот и самого убили! – сказал он тихо. И заторопился – вспомнил: надо забрать, что можно! Он перебежал в казарму, схватил бутылку…
Стало
– Пшеницу надо!..
Он побежал в теплушку, перескочил через Сшибка, к печке, и начал шарить.
– Самовар… ведерный!.. Забрать надо… за пуд пшеницы… Он швырнул самовар на Сшибка. Задел на шестке миску, – борщом запахло… Он выхлебал остатки. Нашарил жестянку с солью, пучок луку, кошелку с кукурузой…
– Да где ж пшеница?!
Он полез на скамейку, чтобы обшарить полки, но оступился и упал на Сшибка. Вскочил и кинулся из теплушки.
– Пшеница… где пшеница? Проклятые… все забрали… Что, Гришка? – закричал он к теплушке, уже не слыша ветра, – убили?! И людям не досталось!.. Так и погниет все в камне!..
Вспомнил опять татар в Ай-Балке, как жарили барана.
– И барашка взяли?!.
Он расшвырял из угла мотыги, швырнул корыто, – пустые бутылки оказались…
– Вино у него было?!
Вспомнил, что держал Сшибок вино в подполье. А где подполье? Помнилось, что в закутке. Пошел в теплушку, завернул по дороге в угол. Валялись доски… Темнело за досками…
– Кадушка? Солил барашка!
Из кадушки остро воняло салом, на дне плескалось…
– И барашка взяли!..
Он нашаривал рукой в рассоле, поймал отонку, цедил рассол через пальцы, вылавливал кусочки…
– Проклятые, все забрали!..
Трясло его лихорадкой, выстукивали дробь зубы.
– Да где ж пшеница?..
Он бегал по казарме, не слыша ветра, натыкался на рассыпанную печку, стукался в дощатую перегородку, словно его швыряло.
– Пшено, куры… – бегали за ним мысли, – скорей забирать надо, сейчас захватят… И самовар ведерный…
Он побежал к двери, но что-то его остановило…
– А где пшеница?..
И вдруг – увидал пшеницу! Текла она по ногам волною, ядреная, золотая, – шелестела. И он утонул в потоке…
– Идут!.. – крикнул над головой голос.
Он очнулся и опять услыхал ветер. Огляделся…
– Убили Сшибка?
И опять заметался по казарме. Схватил мешок со стола, вытряхнул из мешка паяльник, – и позабыл, что надо? Стоял, раздумывая, а ноги бежали к двери.
– Соль надо… самовар ведерный…
Он разыскал отонку и кусочки, сунул в мешок и вспомнил, – что-то еще взять надо? Побежал в теплушку, принес лук, соль и кукурузу…
– Под хворостом все обшарить… прятал! Кур не найти, в кустах посели… светать будет, на пшено подманить надо!
Его уже не держали ноги. Он выпил вина – и вспомнил:
– Было у него вино в подполье!
Он опять побежал в теплушку, по стуку нашел подполье.
– А, проклятый!..
Как раз на твориле лежал Сшибок.
– И тут не даешь! – пнул он ногою Сшибка. – Ста-щим! Он упал на пол, уперся ногами в Сшибка, спиной в перегородку. Не шевельнулся Сшибок.