Том 7. Перед восходом солнца
Шрифт:
Разведчики молча шли лесной дорогой. Мартовский снег не скрипел под ногами. Стояла необыкновенная тишина.
Вдруг где-то вдали послышался шум мотора. Видимо, шла машина.
Разведчики поспешно сошли с дороги и, выбрав удобную позицию, залегли в снег.
Показалась открытая трехтонка, груженная железными кроватями и матрацами. На матрацах, прикрыв спины одним байковым одеялом, сидели три солдата.
Партизаны открыли огонь, когда машина поравнялась с ними. Три солдата, как по команде, приподнялись с матрацев и тотчас упали
Шофер выскочил из кабинки, пытаясь уйти. Но пуля настигла его. Он упал.
Прихватив с собой несколько матрацев, партизаны собрались уйти. Неожиданно за дорогой у дерева увидели еще одного солдата. Он стоял, подняв вверх руки. У его ног на снегу лежал автомат.
— Плен сдаюсь! — крикнул гитлеровец, когда партизаны увидели его.
Партизаны подошли к нему. Потрясая поднятыми руками, гитлеровец несколько раз повторил:
— Плен, плен сдаюсь…
Один из партизан, подняв свой револьвер, сказал:
— Да что с ним разговаривать…
Что-то удивительно жалкое было в просительном тоне фашиста и во всей его дрожащей фигуре с поднятыми вверх руками. Партизан опустил свой револьвер. Сказал врагу:
— Да ты откуда взялся-то, куроцап?
Не опуская рук, гитлеровец ответил:
— Я ехал машина.
— Да разве ты ехал в машине? — спросил партизан. — Вон твои четверо распластались на дороге, а пятого тебя мы не видели.
— Я ехал кабинка…
— Ах, ты сидел в кабинке рядом с шофером? И, значит, пулей выскочил наружу, когда мы открыли огонь?
Фашист молча кивнул головой и снова сказал:
— Плен сдаюсь русским товарища.
— Плен, плен, — сказали партизаны. — Ты пойми, садовая голова, мы же не регулярная армия. Не можем тебя в плену содержать.
Фашист тихо сказал:
— Буду ваши костюмы чинить, брюки гладить, сапоги чистить.
Партизаны рассмеялись:
— Вот ваксы-то мы забыли купить для твоей деятельности.
Один из партизан сказал:
— А верно, отведем его в отряд. Глядите, как жить просится.
Партизаны сказали:
— Возьми пару матрацев и иди вперед.
Фашист торопливо нагрузил на себя матрацы и, почтительно сторонясь, пошел с партизанами. Один из партизан спросил:
— А почему ты, фриц, не убежал от нас? Ты же отлично мог сховаться в лесу. А ты предпочел у дерева встать на виду у всех.
Фашист ответил:
— Я, товарищи, лес боюсь. Волки, природы боюсь. Я есть городской житель.
По дороге партизаны узнали у немца, что ему тридцать пять лет, что он имел небольшую сыроварню и жил неплохо.
В фашистской партии не состоит. Холост. Не женился потому, что последние десять лет со дня на день ждал войны.
На все вопросы фашист отвечал довольно чистенько по-русски, сказав, что он родился в Польше, где знают русский язык.
Фашиста привели в лагерь. Командир отряда с неудовольствием посмотрел на
— Ну на что вы его привели? Зачем это?
Фашист, вытянувшись в струнку и затаив дыхание, смотрел на командира. Вкрадчиво сказал ему, почтительно наклонив голову:
— Буду принести пользу. Буду шить, чинить, гладить, мыть…
Командир усмехнулся. Потом нахмурился:
— Ну зачем он тут…
Махнув рукой, отошел. Фашист провожал его глазами.
Начиная с другого дня, фашист стал ревностно помогать партизанам в их хозяйственных делах. Ходил за водой. Колол дрова. Собирал хворост. Убирал и чистил землянки. Работал до вечера не покладая рук. При этом вытягивался в струнку перед каждым, кто появлялся, отдавал честь. Делал он это необыкновенно торжественно — корпус его замирал в неподвижной позе, а голова его медленно вращалась вслед идущему. Он, как говорится, «ел глазами начальника».
Тянулся он перед всеми, даже перед связным Федюшкой, которому было тринадцать лет. И Федюшка этот, вкусив сладость почета, не смог уже в дальнейшем перебороть своих искушений — он то и дело показывался, чтоб получить должное.
Но особый ритуал фашист устраивал, когда появлялся командир. Тогда он настолько замирал и так подавлял в себе всякое дыхание, что казалось, не солдат стоит, а каменное изваяние, готовое, впрочем, рассыпаться в прах от одного взгляда.
Командир всякий раз хмурился и старался избежать такой встречи. Но он не смог избежать забот и внимания фашиста. Тот с особым старанием убирал площадку перед землянкой командира. Посыпал песком дорожку. И елочками украшал вход в землянку.
А в свободное время подходил к землянке командира и, приняв неподвижную позу, простаивал так некоторое время, выражая этим свои трепетные чувства к высокому начальнику.
Собрав однажды первые подснежники, фашист поставил их в консервную банку и попросил связного Федюшку отнести эти цветы в землянку командира.
Командир пришел в уныние, получив эти цветы. Сказал своим товарищам:
— Изнемогаю от этого гитлеровца. Он буквально побивает меня своей угодливостью. И этим портит людей. Взгляните на Федюшку. Это был тихий подросток. А теперь он стал дерзить. И каждую минуту жаждет, чтоб гитлеровец отдал ему честь. Нет, вот придет самолет, и я отошлю этого нациста в тыл. Пусть он идет к черту на рога. Мне он здесь не требуется.
Проходя однажды мимо пленного, командир остановился и сказал ему:
— Вот твой преподобный Гитлер объявил всему миру, что вы раса господ. А разве в тебе есть хоть капля этого мирового господства? Ведь ты склоняешься перед каждым, кто стал твоим хозяином, перед каждым согласен как угодно унижаться, чтобы этим сохранить свою драгоценную жизнь.
Что-то дернулось в лице нациста. Отрывисто он сказал командиру:
— Я не унижаюсь, я подчиняюсь обстоятельствам. Кто не умеет подчиняться, тот не умеет повелевать.