Том 7. Перед восходом солнца
Шрифт:
На это Травушкин сердился и, как всегда немного заикаясь, говорил:
— В-вы не понимаете м-моей мысли. Х-хочу, чтобы фашисты покрепче з-запомнили, как ходить по нашей советской земле.
Однако вскоре Травушкин оставил эту свою привычку писать фашистам. Он нашел, что это недостаточно действует на них и что им нужны более сильные ощущения. Не записками, а пулей и гранатой нужно укреплять их память.
И поэтому, вместо записок, Травушкин стал уничтожать и сокрушать все, что было возможно, —
Вот какой боевой огонь горел в сердце товарища Травушкина! Вот какая неукротимая ненависть пылала в его душе!
А ведь до войны он был обыкновенный колхозный счетовод. Он, правда, был городской житель, но у него оказались слабые легкие, и он, по совету врача, переехал в деревню и там стал работать колхозным счетоводом.
Пять лет он тихо и незаметно проработал в деревне и, вероятно, так бы и проработал всю жизнь, если бы не война.
И фамилия его и профессия говорили о мирных делах, о полях и о безмятежных просторах, о тихом конторщике, пьющем чай из белой глиняной кружки с обломанной ручкой.
Но это было до войны. Теперь же эта фамилия устрашала фашистов более чем танк, идущий на них.
Травушкин не сидел на одном месте. И даже если отряд уходил передохнуть от боевых дел, Травушкин отпрашивался у командира — «сходить поразведать, что там у них».
И шел, взяв с собой одного или двух человек. Заходил в деревни, там, где это было возможно. Пугал полицейских. Тревожил и беспокоил врагов. Снимал охрану с мостов и с переездов. И нападал на проходящие машины и мотоциклы.
Это был неистовый человек, не знающий, что такое страх и какого он цвета.
Вот что однажды случилось летом сорок второго года.
С двумя разведчиками Травушкин шел «поглядеть, что там у них». Разведчики были молодые ребята по семнадцати лет. Вите Королеву даже не хватало до семнадцати. Он выглядел совсем подростком с нежным румянцем на щеках. Саша Горелов казался более взрослым, более строгим и сдержанным.
Часа три они молча шли по лесной, едва заметной тропе. Но вот показалась заросшая травой дорога. Травушкин надломил молодую елочку, чтобы не сбиться на обратном пути, и партизаны вышли на дорогу.
Еще шли часа два. Наконец где-то вдали послышался свисток паровоза. Потом партизаны услышали шум поезда, лязганье буферов. Видимо, партизаны подходили к какой-то станции.
Свернули с дороги, пошли лесом. Витя Королев сказал:
— Гроза идет…
Травушкин, добродушно усмехнувшись, сказал:
— Н-ну, ну… Еще неизвестно, к-как будет…
Витя Королев, переложив из кармана в карман связку веревок, сказал Травушкину:
— Хорошо бы, дядя Коля, взять нам хотя бы одного фашиста. Командир очень просил. Хотел поговорить с ним — что они предпринимают против партизан.
Саша
— Смотря как сложатся обстоятельства.
Травушкин промолчал.
Партизаны вышли к опушке леса. Далее шел невысокий кустарник. За ним виднелась насыпь и железнодорожные пути. За путями стояло красное кирпичное здание в один этаж.
Подойдя ближе к насыпи, партизаны залегли в кустах.
Был жаркий июльский день. По платформе ходили солдаты. Гражданской публики почти не было. И только несколько человек жалось в сторонке.
Окна станции были раскрыты. И там в помещении виднелись солдаты. Они обедали, ожидая, видимо, посадки.
Небольшой состав из 12 классных вагонов стоял на путях. Другой состав из теплушек маневрировал.
Вот отцепили две теплушки, и паровоз подвел их к деревянному складу для разгрузки.
Травушкин тихо сказал:
— С-сходить бы на платформу… С-сунуть бы им г-гранату в окно… 3-запомнили бы, к-как обедать у нас…
Саша Горелов сказал:
— Неосторожно поступите, дядя Коля. Погодите, скоро стемнеет.
Маневренный паровоз подошел к составу классных вагонов. С паровоза сошел машинист в черном комбинезоне, с масленкой в руках. Он направился к станции. Вслед за ним показался какой-то железнодорожник. На плече он нес свернутые носилки.
Травушкин сказал:
— В-вот бы мне такие носилки… Я бы с-сходил на платформу…
Вдруг Травушкин, сорвавшись с места и пригибаясь к кустам, побежал к теплушкам…
Вот он скрылся за хвостом теплушек и через минуту появился вновь. В руках у него был фонарь. Должно быть, этот фонарь он снял с какой-нибудь теплушки.
Медленно шагая по путям, Травушкин вышел со своим фонарем на платформу.
Раза два он прошел по платформе, помахивая фонарем, и вдруг, проходя мимо станции, бросил в открытое окно гранату. Он бросил ее почти не поднимая своей руки. Бросил как-то снизу вверх. Так что люди, идущие рядом, не заметили, что он сделал.
Раздался оглушительный взрыв. Стекла посыпались на платформу. Упали люди. Но Травушкин был уже за углом здания.
Из помещения неслись крики и вопли. На платформу суетливо выбегали перепуганные солдаты.
С поднятым пистолетом выбежал офицер и, что-то крикнув солдатам, повел их цепочкой оцепливать станцию.
На платформе вновь появился Травушкин. На этот раз фонарь в его руке был зажжен, хотя едва наступали сумерки.
Высокий, худой, вовсе не похожий на железнодорожника, Травушкин, помахивая своим фонарем, прошел сквозь гущу солдат и, медленно шагая, пошел по рельсам.
Идя по путям, он миновал платформу и вышел теперь к станционному складу, у которого разгружались теплушки.