Том 7. Пьесы

Катаев Валентин Петрович

Таня. Завтра ехать? Ты с ума сошел! А фабрика? А кто за меня работать будет? Медведь? У меня отпуск в августе. В августе поедем.

Завьялов. Действительно, дожидайся августа, когда в Крыму такая очаровательная весна! Не говори глупостей. Завтра мы едем.

Таня. Это ты не говори глупостей! Меня не отпустят. Ни за что не отпустят. Да я и сама не уйду. И так неприятности.

Завьялов. Пустяки!

Таня. Как? Что ты говоришь? Это же производство! Понимаешь — про-из-вод-ство!

Завьялов.

Ты меня просто смешишь… и… раздражаешь. Какое там, к черту, производство! Кто тебя может не отпустить? Что, у нас крепостное право? В каком веке мы живем?

Таня. Это тебя надо спросить, в каком веке и в какой стране мы живем. Да ты что, с луны упал? Ваня, ей-богу, это не ты. Тебя кто-то подменил.

Завьялов. Это дичь. Мы живем на пороге социализма. А что такое социализм? Социализм — это прежде всего свобода. И в первую очередь — свобода передвижения. Неужели тебе это не понятно? Разве может человек будущего сидеть, как привязанная обезьяна, на одном месте? Абсурд! Сегодня — здесь, а завтра — там, послезавтра — еще где-нибудь, в другом месте. Зимой — в Африке. Летом — в Швеции. Весной — в Японии, на островах Тихого океана.

Таня. Померь себе температуру.

Завьялов. Разве тебе не хочется на острова Тихого океана?

Таня. Мало ли что хочется! Хочется. Но сейчас не могу. Просто не имею права. Понятно? В августе.

Завьялов. Сидеть в паршивой Москве по колено в грязи, в то время как в Крыму цветут анемоны! Извини меня, но это типичное мещанство.

Таня. Не выйдет. И точка!

Завьялов. Окончательно.

Таня. Да.

Завьялов. Странно! И глупо! Значит, нет?

Таня. Сейчас нет. В августе. И перестанем об этом говорить.

Завьялов. Хорошо! Не надо. Эти сапоги на всю квартиру воняют. У меня голова болит. Нельзя ли их куда-нибудь убрать?

Где-то неуклюже играют на трубе сигналы.

Что это за дурак все время на трубе играет?

Таня. Пионер Ваня, из сорок шестого номера.

Завьялов. Способный ребенок.

Пауза.

Надо позвонить Преображенскому… Да, телефона нет. Квартира новая, а телефона нет.

Таня. Районная подстанция перегружена. Обещают — через два месяца.

Завьялов. Обещают… Значит, ты категорически не едешь?

Таня. В августе.

Завьялов ходит и свистит. Пауза.

Ваня, мне нужны деньги.

Завьялов. Деньги? Зачем?

Таня. Не спрашивай. Я тебя очень прошу — не спрашивай.

Завьялов. Да. Но все-таки интересно: зачем?

Таня. Ну… Ну, мало ли зачем? Мне очень совестно у тебя просить, но, пожалуйста… Когда у тебя не было, я ведь тебе ничего не говорила. Правда? А теперь мне очень нужно. Понимаешь, очень.

Завьялов.

Ты меня пугаешь. Может быть, что-нибудь такое…

Таня. Нет, нет! Ты не беспокойся. Ничего такого. Просто — нужны деньги. Четыреста тридцать пять рублей. Допустим, на хозяйство. Ведь тебе не жалко дать на хозяйство?

Завьялов. Четыреста рублей на хозяйство? Хорошо! Я на днях дам.

Таня. Нужно непременно сегодня.

Завьялов. Непременно сегодня на хозяйство?

Таня. Ну, не на хозяйство. Мне так совестно, ей-богу!

Завьялов. Ты мне с утра все время напоминаешь о деньгах. Ну, знаю, слышал. Надоело. Одно и то же, одно и то же: мое, твое, деньги… мое, твое, деньги… И дурак на трубе играет. Прямо удивительно, до чего все это похоже на Малую Бронную!

Таня. Ванюша, ты не сердись. Я тебе отдам. Только мне очень нужно.

Завьялов. Зачем?

Таня. Не скажу. Не могу.

Завьялов. Тогда я не могу дать.

Таня. Ну, я тебе скажу. Хорошо… Нет! Ни за что! Не скажу.

Завьялов. Тогда не дам.

Таня. Хорошо. Не надо. Забудь, что я у тебя просила. Извини! Не сердись.

Завьялов. Я не сержусь. Смешно, если бы я стал сердиться из-за денег. Я не лавочник. Но согласись сама, что…

Явление XIV

Входят бабушка и мать.

Бабушка. Вот он, вот наш герой.

Мать. И впрямь! А я уж думала, вы из меня дуру делаете.

Таня. Это Иван Васильевич… Ваня.

Мать. Да вижу, вижу. Слышала. Ну что же, ее личное дело. Не маленькая. Здравствуйте, товарищ! Так сказать, очень приятно… и вообще… Только меня одно удивляет: как это вас угораздило? Чем она вас завлекла? Обыкновенная дуреха. Ей бы еще в куклы играть, в пионерском галстуке ходить, а она вдруг — здравствуйте! — ни с того ни с сего за лектора замуж выскочила. Ну и ну… и… и… и… раз такое обстоятельство, конечно, то милости просим, по-родственному. Все-таки как бы, что ли, теща… Фу, какое дурацкое слово-то! (Обнимает Завьялова.)

Бабушка (растроганно). Милые! (Хочет их обнять, но Таня испуганно удерживает.)

Мать. И вообще, как говорится в комедии Гоголя, в Малом театре, «Ревизор»: «Да благословит вас бог, а я не виноват». Ну, дорогая дочка, что и говорить: удивила, не скрою! Партийный?

Завьялов. Около.

Мать. Серпухов тоже около Москвы. А поди километров сто будет. А я, вишь, в каком колхозном виде. Прямо с посевной. За двадцать дней один раз как следует спала. И то не раздеваясь. По тридцать километров в день пёхом. Ноги распухли, как у собаки. Так что, извините, дорогой… тесть или зять… или как там это считается, я уж и забыла.