Том 8(доп.). Рваный барин
Шрифт:
– Как-так, нету?! Хлопну-топну – тышши у меня гусей будут! Да я ж Все-мо-га!
– А ежели ты Всемога, – женщина-то ему, – ты бы нам хоть по кусочку хлебушка мяконькова определил, с девчонкой! Который уж день корочки не видим, сольцу едим…
– Эн чего захотела – хле-ба! Будя с тебя и со-ли! – значит, куражится.
Ну, тут женщина, понятно, и расстроилась:
– Сталоть, на хлебушка-то у тебя и власти нет!
Как Всемога кулаком по столу ахнет – так все чашки-миски по полкам и заплясали.
– У мене… вла-сти нету?!
А та уж и себя не
– Вот и выходит, что нету!
А тут девчоночка ейная, крохочная, младенчик, и елозит по полу, рубашонка на задочек задрана… Подобралась тем делом до него, до Всемоги-то, да за ногу его, за сапог-то ясный, и уцопила. Лопочет свое: ца-ца… – стало быть, хлебца просит, пузырики по губам пускает, слюньки…
– У мене вла-сти нет?! – Всемога-то, глазищи, прямо, кровью зашлись.
Да как ухватит девчоночку ту за ножки да головенкой-то об косяк, – так молочком и брызнуло!
– Вот тебе моя власть!!.
Вытянул из бутылки до дну и пошел на волю. Идет и орет:
– Я все могу!.. И витерпасы могу, и в генералы могу, и в министры могу… Кто чего супротив меня может?! Я – кричит – Всемога, недалече мне до Бога!
Вот до чего дошел! А мальчишки за ним, понятно, – кричат-балуют:
– Всемога-Всемога, дай копеечку! Всемога-Всемога, недалече тебе до Бога?..
– Я все-о могу!.. И по морю могу, и по небу могу!..
А дождь большой был, кончился, – и над морем, по небу-то громадная радуга перекинулась. Прямо – дуга-ворота. А тут один мальчишка вострый – умней его во всем городе не было, прачкин сын, – подкатился Всемоге под ноги и кричит:
– Всемога-Всемога, колечко дай!
А Всемога ему кулачище выставил и дает:
– На-кась, вы-куси!..
А мальчишка не унимается:
– Такое-то колечко и у меня недалечко! А ты мне эвона какое колечко дай!
Да на радугу-то и покажи!
Глянул Всемога на радугу – уперся. Смотрел-смотрел, как баран на воду, да как пустит все… таким, нехорошим словом!..
И пошел. Идет да свое орет:
– Я все-о могу-у!.. И гусей могу, и лебедей могу, и кашу могу… Я Всемога… всего у меня много… плевать мне на… черта и на Бога!..
А уж и ночь, темно. А он идет и орет, – вот что сказал-то, про Бога… И вдруг ему, будто ветром:
– Стой! к разделке теперь, Всемога! – да так, будто по голове колом!
Уперся Всемога – нет ему дальше ходу. А черно-та!.. И слышит – под ногами, будто, скрипит кто-то, шипит-скрипит:
– Сроки дошли, Всемога. Поиграли – будя. Давай мое, чего уговорено, на подметки!
Вгляделся Всемога – самый он, бес! Стоит перед ним столбом, красные губы облизывает, огневые, зубами щелкает. Черный, не то серый, – не разберешь. Тут Всемоге – будто в душу ударило: большое что-то да таково страшное показалось, – ахнул! Размахнулся что было силы, да как на того гукнет, да головой… да с яру-то в прорву самую, в чернотищу-то, да об камни…
Поутру нашли – видят: сапоги с подковками из воды торчат, а самая голова – в море пьет.
Напился, понятно,
Октябрь 1919 г.
Алушта
Инородное тело
Жила в городе Городище вдова-мещанка, – на торг калачи пекла.
Капиталов от калачей не наживешь, понятно; вот и Матрена Ивановна: жила не то чтобы небогато, а особой нужды не знала. И домишко, и добришко было, как человеку полагается. С Ванюшкой после покойника осталась – не прожилась, а кое-чего еще и прикопила. Да и парнишка – в ее пошел, смекалистый: то муки на калачи дешевле соседей купит, то баранок каких – сахарных там, – навертит… – дело-то и идет.
Пошла Матрена Ивановна распространяться. И лошадку прикупила – калачи на базар возить, и то и се… Стали уж соседи поглядывать, затылки почесывать:
– Во взялась! Эдак она и нас накроет. Как, бывало, пу-жал покойник… какую выпужал!..
А Ванюшка хоть по делу и дошлый был, а в послушании у матери находился: всей ему и дороги было, что в торг да в церкву. Отец Семен, бывало, удивляется:
– Смотрю, Матрена Ивановна, на сынка вашего… – овца и овца! Табачком бы только не забаловался или… не дай Бог, задумываться начнет… – уж больно тих!..
– Тьфу-тьфу… Уж так-то смирен-смирен… – те-ленок! Ай гармошку ему купить? тих-то больно?..
– Ну что ж… купите, Матрена Ивановна, гармошку. Музыка… Она от мыслей отводить будет.
Словом, жили – Господа-Бога благодарили.
Вот раз повез Ванюшка калачи-баранки на торг, а сосед ихний, Карла Иваныч, – в Городище маковыми кренделями торговал, – к воротам вышел и говорит:
– Базар да рынок! А ты чего ж это, Ванюшка, конпанию-то расстраиваешь, маковы кренделя вертеть пустился?..
– А что ж, – говорит Ванюша, – мух ловить? Эка невидаль – кренделя! Я, годи, ужотка и аглицкого печенья напеку, все Городище пряниками засыплю.
Ну, деляга! А как ему с торгу ворочаться – Карла Иваныч опять у ворот стоит.
– Отторговались! – кричит. – Пивка бы, что ли, когда завернул распить, в шашки поиграть… Больно парень ты антиресный. Одному-то, чать, скушно?..
– Скушно не скушно, а что ж… мо-жно. В праздник ужо приду.
Порадовалась Матрена Ивановна – уважение-то какое ее Ванюшке! Карла-то Иванович очень солидный был, при капиталах.
– Сходи, Ванюшка. Может, и какое развитие получишь. Носом-то уж не шмыгай, нехорошо…
Ладно. Вот, в праздник, после обедни, чайку попил, пирожка поел – и в гости. Сапоги новые надел, со скрипом.
Угостил Карла Иванович Ванюшку пивком-кофейком, в шашки поиграли, – и говорит:
– Уж и голова ты, парень, – не нагляжусь! С зари до зари ломишь. Много, чать, жалованья получаешь?..
– Ничего не получаю. Кладет мать в сундук – в укладку, помрет – все мне пойдет.
– Так-то оно так… – Карла-то Иваныч ему, – да всякое бывает. Женский пол… Может, куда и на сторону кидает… В книжках-то какие романы про баб бывают!..