Том 8. Почти дневник. Воспоминания
Шрифт:
Через несколько минут мы услышали за собой еще один взрыв. Это подорвалась на электрической мине, предусмотрительно поставленной нашими людьми невдалеке от места крушения, дрезина, спешившая на помощь к взорванному эшелону. Через некоторое время после этого вы могли прочесть коротенькое сообщение, что партизаны там-то пустили под откос немецкий эшелон. Вот и все. Вот, собственно, «как это делается».
Так закончил товарищ Н. свой короткий рассказ. Он его закончил и почти без паузы сказал:
— Вы слышали вчера Барсову в «Севильском цирюльнике»? Говорят,
— Да.
— Мне, знаете, не удалось достать билетов, — сказал он огорченно.
— Но она будет петь послезавтра.
— К сожалению, завтра я уезжаю.
— Куда?
Он улыбнулся и не ответил на мой бестактный вопрос.
1942
Лейтенант *
Готовность номер один заключается в том, что летчик сидит в кабине своего истребителя, никуда не отлучаясь, готовый по первому сигналу, в ту же минуту, подняться в воздух для выполнения боевого задания.
В этом положении готовности номер один находился лейтенант Борисов в то мартовское утро, сухое и неяркое, когда на аэродром прибыли члены бюро полковой организации для участия в открытом партийном собрании.
На повестке в числе других стоял вопрос о приеме в партию лейтенанта Борисова. Так как лейтенант Борисов не мог покинуть свой самолет, то собрание состоялось рядом с ним, тут же, на опушке еще обнаженного леса.
Расстелив плащ-палатку, члены бюро сели на сухую прошлогоднюю листву, из которой торчали подснежники. Секретарь открыл голубую папку и разложил дела. Скоро пространство между дежурными самолетами, закиданное валежником, наполнилось голубыми фуражками, кожаными пальто, брезентовыми куртками. Стояли. Сидели. Лежали.
Комиссар оглядел собравшихся и сказал:
— Лейтенант Борисов тут?
— Тут.
— Ну что ж, тогда «начнем, пожалуй».
Этой фразой начинались обычно все партийные собрания.
Километрах в двадцати, не утихая ни на минуту, гремели слитные раскаты боя.
— Первый вопрос на повестке — прием в партию лейтенанта Борисова, — сказал комиссар и обратился к секретарю: — Заявление лейтенанта Борисова имеется?
— Имеется.
— Зачитайте.
Секретарь взял листок бумаги и громко, так, чтобы все слышали, прочел:
— «Лейтенанта Анатолия Прохоровича Борисова в партийную организацию Сорок пятого полка истребительной авиации. Заявление. Прошу принять меня в члены партии. Клянусь отдать все свои силы, а если понадобится, то и жизнь, за дело полной победы над немецким фашизмом, за счастье всего прогрессивного, свободолюбивого человечества. Смерть гитлеровским мерзавцам! Анатолий Борисов». Все.
— Коротко, но ясно, — сказал кто-то в толпе после некоторого молчания.
И все засмеялись. Как видно, лейтенанта Борисова любили в полку.
— Ну что ж, — сказал комиссар, — может быть, у кого-нибудь есть вопросы к лейтенанту Борисову?
— Пусть расскажет свою биографию, — сказал один из членов бюро негромким густым басом.
—
Лейтенант Борисов задвигался на своем глубоком сиденье и попытался встать, но зацепился кислородный баллон. Краска смущения выступила на лице лейтенанта. Он даже вспотел.
— Ничего. Не вставай. Говори сидя, — послышались голоса.
Но лейтенант Борисов все-таки встал. Ему было жарко. Он снял кожаный шлем и вытер рукавом комбинезона переносицу. Русые волосы рассыпались по его лбу. Он подобрал их и закинул вверх. На его молодом, курносом, широком розовом лице с медвежьими глазами блестели мелкие капельки пота.
— Моя автобиография, в общем, такая, — сказал он, старательно морща лоб. — Родился я, значит, в тысяча девятьсот девятнадцатом году в Москве. Ну, конечно, с тысяча девятьсот двадцать восьмого года стал ходить в школу. Ну, кончил десятилетку. Был отличником. Кончил на «отлично». Вступил, понятное дело, в комсомол. Потом окончил школу военных летчиков… Ну вот, теперь, значит, воюю. Имею на счету четыре сбитых немецких самолета. Два в индивидуальном бою да два в групповом. Ну вот… Что же еще?. Да вообще, товарищи, по правде сказать, у меня и автобиографии никакой сколько-нибудь порядочной нет, — закончил он застенчивым голосом с извиняющимися интонациями.
— Не больно густо! — произнес тот же веселый и доброжелательный голос, который раньше сказал: «Коротко, но ясно».
Некоторое время все молчали, слушая то нарастающий, то опадающий ритм далекого боя.
— Вопросы у кого-нибудь есть? — сказал комиссар.
— У меня есть, — сказал молоденький механик в новенькой голубой фуражечке и с медалью «За отвагу» на груди. — У меня есть такой вопрос к товарищу Борисову…
— Пожалуйста.
— Пусть товарищ Борисов скажет нам, как он смотрит на обязанности члена партии.
Борисов сосредоточенно наморщил лоб, как видно желая дать наиболее подробный и наиболее исчерпывающий ответ. Но в это время телефонист, который лежал под крылом истребителя, положив под ухо трубку полевого телефона, поднял руку, призывая ко вниманию.
— Третья эскадрилья, в воздух, — сказал он негромко. — Курс восемь.
И в ту же секунду механики бросились снимать с моторов чехлы. Лейтенант Борисов быстро надел шлем, сел на свое низкое кресло, махнул рукой в большой черной перчатке с раструбами и поспешно задвинул прозрачную крышку кабины. Заревели моторы.
Через минуту три истребителя один за другим поднялись в голубоватый, как бы перламутровый, воздух и тремя небольшими горизонтальными черточками скрылись за лесом курсом на запад.
— Ну что ж, — сказал комиссар, когда моторы самолета смолкли, — отложим вопрос до возвращения лейтенанта Борисова на аэродром. А пока перейдем к следующему. Какой следующий вопрос на повестке?
— Вопрос о текущем мелком ремонте пулеметного вооружения самолетов.
— Так. По этому поводу возьму слово. Наблюдается недостаточно четкая работа нашей технической службы…