Том 8. Похождения одного матроса
Шрифт:
У Морриса вздрагивали челюсти, когда он с трудом проговорил:
— Пощадите… Не убивайте!
Дэк нетерпеливо крикнул:
— Не разыгрывайте пастора, Билль. Пристрелите или вздергивайте скорей!
А Чайкин внезапно проговорил, обращаясь к подсудимым, с мольбою в голосе:
— Скажите… скажите что-нибудь… Ведь вы раскаиваетесь? Ведь вы больше не будете грабить и убивать? Не правда ли?..
— О, какой вы добрый дурак, Чайк! — ответил Дэк, и в его глазах мелькнуло что-то грустное и безнадежное.
— Пощадите! — снова пролепетал Моррис.
— Какой вы трус. Даже и умереть не умеете! — презрительно крикнул Дэк.
И,
— Достаньте, Чайк, из моего кармана трубку и табак, набейте трубку, закурите и суньте мне в рот.
Когда Чайкин все это исполнил, Дэк шепнул ему:
— Спасибо вам, Чайк… И за жалость вашу спасибо! Только не стоит меня жалеть!
Чайкин снова вспомнил Блэка и отошел, взволнованный до последней степени.
— Билль! — позвал Моррис.
— Что вам, Моррис?
— Дайте мне один-другой глоток рому. Это меня подкрепит.
— Сейчас дам, Моррис! — почти ласково сказал Старый Билль.
И он послал Дунаева за бутылкой и стаканом.
Когда тот принес ром, Билль налил полстакана и сам поднес его к побелевшим губам Морриса.
Тот жадно выпил спирт и, поблагодарив Билля, прошептал:
— Билль!.. у меня есть жена и дети.
— Тем хуже для них, Моррис! — серьезно промолвил Билль.
Он возвратился на свое место и, опустившись на траву, проговорил, обращаясь к судьям:
— Судьи! судите по совести, какого наказания достойны подсудимые. Закон Линча ясен, и мы должны его исполнить. Вы, Чайк, как иностранец и незнакомый с обычаями страны, подадите голос после Дуна… Ну, Дун, отвечайте, удостоверено ли, что подсудимые виновны?
— Удостоверено.
— И что с ними надо сделать по обычаям здешних мест и в защиту путешественников?
Дунаев, знавший, сколько терпят на дороге от агентов, сам во время путешествий имевший с ними дело и проникнутый воззрениями, обычными на далеком Западе, несмотря на свое добродушие, почти не задумавшись, произнес среди мертвой тишины оканчивающегося чудного дня, прерываемый только посвистыванием куликов на ручье:
— Казнить смертью.
— А ваше мнение, Чайк?
— Простить! — порывисто воскликнул Чайкин и тотчас же сам весь покраснел.
Старый Билль изумленно взглянул на Чайкина, как на человека не в своем уме. Сконфузился за него и Дунаев. Удивились такому приговору и оба подсудимые, и Дэк с каким-то странным любопытством глядел на этого белобрысого худенького русского, глаза которого возбужденно сияли, придавая его неказистому лицу выражение духовной красоты.
— Не убивайте их, Билль… не убивайте!.. — вновь заговорил Чайкин среди общего мертвого молчания. — Простите их, Билль… Пусть они виноваты, но не нам отнимать чужую жизнь и быть убийцами…
Чайкин остановился.
— Это все, что вы хотели сказать, Чайк? — спросил Билль.
— Нет… Я хотел сказать… видите ли…
— Может быть, вы затрудняетесь говорить ваши русские глупости по-английски, — так говорите по-русски, а Дун переведет… Хотите?
— Благодарю вас, Билль. Я буду говорить по-русски.
И, обращаясь к Дунаеву, Чайкин продолжал:
— И как у тебя повернулся язык, Дунаев, приговорить на казнь людей!.. Забыл ты, что ли, в Америке бога, Дунаев?.. И ты скажи им, что нет моего согласия, чтобы убивать. Может, они и сделались-то убивцами оттого, что люди друг дружку утесняют. Может, если мы их простим, то совесть в них зазрит. А совесть зазрит, так они не станут больше
Все глаза были устремлены на Чайкина, и хоть американцы не поняли ни одного слова из его бессвязной речи, но видели его лицо, его кроткие глаза и чувствовали искренность любящего, всепрощающего сердца.
Когда Дунаев перевел все, что сказал Чайкин, Билль насмешливо проговорил:
— Значит, по-вашему, Чайк, убийц надо прощать?..
— Вспомните, Билль, прощал ли Христос.
— Ну, то давно было. А если прощать таких джентльменов, как эти, то по здешним дорогам нельзя будет ездить. А нам дороги нужны, чтоб заселять Запад. Нам нужны честные рабочие, а эти господа им мешают… Вам, Чайк, надо в пасторы идти… вот что я вам скажу… Когда еще будут люди любить друг друга — это вопрос, а пока надо возить почту и пассажиров без опасения… А вы все-таки очень хороший человек, Чайк! — прибавил взволнованно Билль.
И взволнован он был именно словами Чайкина, хотя и старался скрыть это. Но чувствовал и он благодаря этому крику возмущенного сердца ответственность свою перед совестью за жестокость возмездия… И, кроме того, вспомнил он и свое далекое прошлое.
И в сердце Старого Билля закралось сомнение. И разум его колебался.
Несколько секунд Билль молчал, словно бы проверяя себя, и наконец сказал, обращаясь к Дунаеву:
— В той чепухе, которую говорил Чайк, есть только два обстоятельства, заслуживающие внимания: первое — то, что вы сами, Дун, были дурак дураком, что хвастались деньгами, а второе — то, что намерение Морриса и Дэка укокошить нас не приведено в исполнение… Что вы на это скажете, Дун?..
— Это верно… И признаюсь вам, Билль, после того, что говорил Чайк, я бы взял свое слово назад.
— Какое слово?
— А насчет казни этих агентов…
Билль не без снисходительного презрения сказал:
— Странные вы, русские. Один готов всех прощать, а вы… готовы менять свои Мнения… Ну, да это ваше дело. А слова ваши уже взять обратно нельзя. Теперь за мной голос.
Моррис замер в ожидании. Дэк, казалось, спокойно ждал.
— Частным образом я скажу, что постановил бы такое решение: Морриса вздернул бы на дерево на берегу ручья, а Дэка не повесил бы, но так как это было бы несправедливо, то я подаю голос, ввиду вышеуказанных двух обстоятельств, против казни…
Чайкин весь просветлел и, перекрестившись, воскликнул:
— Душа у вас, Билль, добрая… Бог вразумил вас.
Моррис ожил. Дэк принял известие, по-видимому, безразлично.
— Но что же мы будем делать с молодцами? Я их не повезу дальше! — сказал после раздумья Билль.
— Оставим их здесь, Билль! — подал совет Дунаев. — Пусть добираются до Фриски как им угодно.
— Мы доберемся! — обрадованно заметил Моррис.
— Но только ружья и револьверы вы получите, джентльмены, потом, из конторы дилижансов, а пока путешествуйте без них… А затем еще просьба на честное слово, господа.