Том 8. Помпадуры и помпадурши. История одного города
Шрифт:
В 1852 году, вскоре после известного декабрьского переворота… — Контаминация двух дат: 2 декабря 1851 года — дата государственного переворота, совершенного президентом Французской республики Луи-Наполеоном Бонапартом; 2 декабря 1852 года — дата провозглашения Франции империей, а бывшего президента — императором под именем Наполеон III.
…случай свел меня с князем де ля Клюква (le prince de la Klioukwa)… — Салтыков издевается над фантастическими мниморусскими именами и фамилиями, которыми щеголяли в своих рассказах о путешествиях по России «знатные иностранцы», например, писатель Александр Дюма (отец). В его романе из русской жизни, а именно из жизни декабриста Ивана Анненкова «Mémoires d’un maître d’armes, ou dix huits mois à Saint-Pétersbourg» (1840) и в его путевых очерках «De Paris à Astrahan» (t. 1–5. 1858), которые, по-видимому, также затрагиваются Салтыковым в комментируемой сатире, наряду с множеством других ошибок и несообразностей имеется немало нелепостей, относящихся и к русской ономастике. Так, например, одну из русских женщин Дюма называет «именем» Телятина (Teljatine), а другую Телега (Telegue). Что касается «Клюквы», то устная традиция, возможно восходящая непосредственно ко времени путешествия Дюма по России, то есть к 1858 году, упорно считает его автором известного выражения «развесистая клюква», хотя в сочинениях романиста оно не найдено и возникновение его относится некоторыми
…множество иностранцев, изучавших Париж с точки зрения милой безделицы… — то есть с точки зрения фривольных развлечений.
…прошу вас не употреблять в наших разговорах ненавистного мне слова «конституция»…никогда! — Слово «конституция» дважды изгонялось из публичного употребления в России — при Павле I и Николае I.
…приобщать… родственников оскорбляемого в восходящей степени — то есть прибегать к матерной брани.
…муниципальных советников никогда в России не бывало. — См. прим. к стр. 219 об «умных муниципиях».
…морганатическая его подруга… — Ирония, поднимающая «помпадура» до уровня высшей монархической власти. Морганатическим называется брак лица, принадлежащего к царскому или королевскому дому, с женщиной не царского, не королевского рода, например, брак Александра II с княгиней Долгоруковой (Юрьевской).
…правда ли, что Наполеон… торговал в Лондоне гусями, или правда ли, что он вместе с Морни содержал в Нью-Йорке дом терпимости?.. — Такие и подобные им рассказы держались очень прочно в 50-70-е годы. Они питались, с одной стороны, слухами об авантюристическом образе жизни, который вел, находясь до 1848 года в изгнании — Швейцарии, Америке, Англии, будущий Наполеон III, а с другой — ненавистью демократических кругов Европы и России к режиму Второй империи и к самой личности возглавлявшего ее «Маленького Наполеона» (название памфлета В. Гюго). Герцог де Морни — сводный брат и лучший друг Наполеона III, один из главных организаторов переворота 2 декабря 1851 года; в годы эмиграции Луи-Наполеон не раз приходил ему на помощь материальными средствами.
…уже стоял на очереди грозный восточный вопрос… — Речь идет о прелиминариях Крымской войны 1853–1856 годов.
«La question d’Orient… — Здесь начинается пародия на путевой дневник М. П. Погодина «Год в чужих краях» (1843–1844) и книгу «Простая речь о мудреных вещах» (1873). (См. об этом выше.) В «дневнике» отразилось первое из заграничных путешествий Погодина (1835), когда он установил в Праге близкие отношения с видными представителями культуры чешского национального возрождения, в частности с Вацлавом Ганкой и Франтишеком Палацким, чьи имена упоминаются в комментируемом тексте. Пародия на содержание и на «рубленый стиль» (Герцен) сочинений Погодина сочетается с памфлетной характеристикой его личности и характера. Салтыков беспощадно высмеивает хвастовство Погодина близостью к великим авторитетам («рассказал я ему и о том, как я у Ганки обедал, и о том, как едва не отобедал у Гоголя…» и т. д.). Ядовито высмеивается и хорошо известная осведомленным современникам мелочность, скупость, скаредность Погодина (рассказ об обеде с К*** — то есть с В. А. Кокоревым).
…по дороге и «больного человека» задели. — Под «больным человеком» в публицистическом языке XIX века подразумевалась султанская Турция. Раздел ее владений, в первую очередь европейских, в связи с наметившимся распадом Османской империи, ожидался из десятилетия в десятилетие, как неизбежный и близкий факт.
История одного города
«История одного города» — первое крупное художественное произведение Салтыкова, целиком напечатанное в «Отеч. записках» Н. А. Некрасова. После недолгой творческой паузы, расставшись наконец с многолетней казенной службой, Салтыков в 1868 году вновь обращается к литературе, выступив одновременно и как писатель-сатирик, и как талантливый публицист, и как оригинальный литературный критик, стремящийся во всех жанрах своей писательской работы всесторонне раскрыть внутреннюю, органическую связь отдельных, частных явлений с общим широким процессом развития русской жизни. Широкому философскому осмыслению судеб самодержавной России, судеб деспотической власти и темного, обездоленного народа посвятил Салтыков и свою «странную и поразительную книгу» [241] о фантастическом Глупове, выросшем то ли на «горах», то ли на какой-то «болотине» и едва не «затмившем» собой славы Древнего Рима.
241
Слова И. С. Тургенева из его заметки об «Истории одного города» (И. С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем. Сочинения, т. 14, изд. «Наука», М.-Л. 1967, стр. 254).
Замысел «Истории одного города» оформился у писателя не сразу. Так, еще в 1857–1859 годах он работает над произведением («Историческая догадка» — «Гегемониев»), в котором известный миф о призвании на Русь «миротворцев» князей-варягов иронически переосмысляется им как своего рода «инословие» о начале установления в стране некоего незыблемого «порядка» — особой хитроумной системы «законного» грабежа и насилия (см. т. 3 наст. изд., стр. 11, след. и 559–560). Отзвуки этого рассказа отчетливо дадут о себе знать в одной из первых глав будущей «Истории одного города» — «О корени происхождения глуповцев». Несколько позже, в начале 60-х годов, местом действия ряда произведений Салтыкова («Литераторы-обыватели», «Глуповское распутство», «Клевета», «Наши глуповские дела», «К читателю» и др.) становится город Глупов, само наименование которого содержит в себе целую характеристику его общественного уклада, опирающегося, с одной стороны, на тягостное «иго безумия» различных глуповских «правителей», и, с другой стороны, на порождаемую этим игом трагическую неразвитость и пассивность «опекаемой» ими «массы». Явившись на смену Крутогорску, некогда оставленному писателем на самом пороге «обновления», новый, удачно найденный им условный образ-понятие начал знакомить читателя не с жизнью «прошлых времен» в полном ее расцвете, как это было сделано некогда в сенсационных «Губернских очерках», и не с отмиранием «прошлого» под воздействием «новых веяний», как это предполагалось показать в незавершенной «Книге об умирающих», а, наоборот, с необычайной живучестью «прошлого» в настоящем и вместе с тем муками рождения «нового» на «старой», окаменевшей почве. Исторический подход к современности, попытка философски осмыслить социальную и политическую почву, на которой возник и существует Глупов, и, сравнивая сегодняшнее со вчерашним, определить завтрашнюю участь этой «злосчастной муниципии», творчески предварили еще одну важную сторону будущей сатирической хроники глуповско-российской действительности — выработку исторической формы для остро современного произведения. Судьбам современной ему России, некоторым характерным особенностям ее пореформенного развития, обусловленным в значительной степени ее дореформенными порядками, был посвящен Салтыковым цикл «Помпадуры и помпадурши», начатый раньше «Истории одного города», но законченный позже ее. В работе над «помпадурскими» рассказами, которые Салтыков назвал в письмах к Некрасову
Некоторая неудовлетворенность писателя своими «провинциальными романсами» о «подвигах» русских «помпадуров», по-видимому, начала ощущаться вскоре же после появления в печати первых «романсов». Не случайно после опубликования их, в письме к П. В. Анненкову от 2 марта 1865 года, рассказав о неприглядной деятельности пензенского губернатора В. П. Александровского, казалось бы целиком «вмещающейся» в рамки «помпадурского цикла», Салтыков сообщает своему корреспонденту, что у него начинают «складываться Очерки города Брюхова», то есть очерки какого-то нового сатирического произведения о жизни некоего условно-символического города Брюхова, находящегося во власти администраторов вроде пензенского «помпадура». Однако ни в 1865, ни в 1866 году «Очерки города Брюхова» так и не были написаны. Лишь в 1867 году, судя по письмам Салтыкова к Н. А. Некрасову, а также по воспоминаниям современников [242] , тульским сослуживцам писателя, а затем и его петербургским знакомым, становится широко известен сказочно-фантастический по форме, но глубоко злободневный по содержанию «Рассказ о губернаторе с фаршированной головой», близкий, очевидно, одновременно и к начатым «помпадурским» рассказам, и к неосуществленному замыслу «Очерков города Брюхова». Таким образом, продолжая формально разрабатывать старую, привычную тематику «помпадурско-губернаторских» рассказов, Салтыков, начиная с 1867 года, стал опираться в своей работе на два новых для этого цикла фактора: замысел «Очерков города Брюхова» и фантастику. Слияние же воедино замысла «губернаторских рассказов», замысла «Очерков города Брюхова» и фантастики привело постепенно к расслоению прежних «губернаторских рассказов», поставив перед писателем вопрос о дальнейшем характере всего его цикла в целом. Решая этот вопрос, Салтыков вновь обращается к опыту «глуповских рассказов», приступив в 1868 году к прямой непосредственной работе над своим «Глуповским Летописцем» [243] .
242
См.: «Салтыков-Щедрин в воспоминаниях…», стр. 77 и 493–494.
243
Название «История одного города» вместо первоначального «Глуповский Летописец» появилось у Салтыкова лишь в гранках с авторской корректурой журнального текста произведения. О связи «Истории одного города» с предшествующим творчеством писателя см. в наст. изд. во вводной статье А. С. Бушмина к циклу «Сатиры в прозе» (т. 3, стр. 590 и др.), в комментарии В. Я. Кирпотина к рецензии Салтыкова на «Князя Серебряного» А. К. Толстого (т. 5, стр. 645) и в комментарии С. А. Макашнна к «Испорченным детям» (т. 7, стр. 642–645).
Самое общее представление о сложном и не во всем ясном процессе перерастания замысла бывших «губернаторских рассказов» в будущую «Историю одного города» дают дошедшие до нас рукописи (ИРЛИ, ЦГАЛИ), а также гранки с авторской корректурой пяти ее первых глав и часть черновой рукописи «Сочинения» Василиска Бородавкина. Прежде всего, как показывает этот — довольно ограниченный — материал, если на первой стадии работы вновь возрожденный Глупов явно напоминал собою всего лишь отдельную губернию, которой управляли положенные ей по штату губернаторы, имевшие генеральские чины, писавшие «Краткие размышления о необходимости губернаторского единомыслия, а также о губернаторском единодержавии и о прочем», требовавшие для себя «суда сената» и именовавшие своих «амант» «помпадуршами», то в конечном итоге понятие безвестного Глупова стало обозначать у писателя самодержавно-крепостническую Россию, с ее общеполитическим, общегосударственным устройством. Далее, сами «губернаторы», превращаясь в «глуповских градоначальников», — при всем их внешнем различии — стали наделяться писателем отдельными выразительными чертами, свойственными не столько администраторам, пусть даже высшего ранга, сколько неограниченным правителям русского самодержавного государства, что позволяло лучше понять характер глуповской власти, не оставляя сомнения в ее внутреннем, органическом родстве с реальной царской властью. Наконец, серьезное изменение первоначального рукописного текста, судя по имеющейся в нем авторской правке, связано с откровенным сближением некоторых фантастических страниц сказочной глуповской «истории» с подлинной историей России IX–XIX столетий, что еще более усиливало его сатирическое звучание, не делая вместе с тем «Истории одного города» в целом, — на чем несколько позже особенно будет настаивать писатель, — прямой, непосредственной пародией собственно на историю России (смена Онуфрия Негодяева не за излишнее употребление неких «горячих напитков», а за несогласие с Новосильцевым и Строгоновым насчет конституций; сокращение «глуповского безначалия» с «трех недель и трех дней» всего лишь до «семи дней», по-видимому, намек на «семибоярщину» и т. д.). Поэтому, когда в январской книжке «Отечественных записок» за 1869 год появились первые главы «Истории одного города», дальнейшее развитие замысла новой работы писателя в целом уже не вызывало сомнения: он создавал произведение, направленное «против тех характеристических черт русской жизни», которые делали ее «не вполне удобною» и которые существовали не только в XVIII, но и в XIX веке (слова из письма Салтыкова в редакцию «Вестника Европы» [244] ). И действительно, вслед за первыми главами, исподволь подготавливающими читателя к пониманию сущности «Летописца», Салтыков пишет рассказы, в которых прошлое Глупова оказывается неразрывно связанным и с прошлым, и с настоящим России, свидетельствуя, по образному выражению писателя из его рецензии на «Записки» Е. А. Хвостовой и рассказы кн. Ю. Н. Голицына (1871), что это не столько «прошлое», сколько «просто-напросто настоящее, ради чувства деликатности рассказывающее о себе в прошедшем времени». Последними в девятом, сентябрьском, номере «Отеч. записок» за 1870 год Салтыков печатает две, исключительно важные для понимания смысла «Истории одного города» главки: «Подтверждение покаяния. Заключение» и «О корени происхождения глуповцев» [245] , которые, по-видимому, не были предусмотрены им с самого начала работы, но которые наглядно продемонстрировали движение глуповской «истории» от самого зарождения до ее окончательного завершения. Таким образом, в журнальной редакции произведения главы «Истории одного города» печатались в следующей последовательности:
244
Эти слова повторяются и в частном письме Салтыкова к А. И. Пыпину, члену редакции «Вестника Европы». Оба письма являются важным автокомментарием к «Истории одного города». Они печатаются в наст. томе в разделе Приложение. См. также т. 9 наст. изд., стр. 421–425 («Повести, рассказы и драматические сочинения Н. А. Лейкина»), где Салтыков изложил основное содержание этих неопубликованных писем.
245
Более точно о времени завершения писателем работы над «Историей одного города» можно судить по его письмам к Некрасову. «Я кончил «Историю Города…», — сообщает Салтыков Некрасову 10 июля 1870 г. «Истор[ию] од[ного] гор[ода]», — пишет он месяц спустя, 13 августа 1870 г. — исправил по Вашим замечаниям и отдал сегодня набирать». К сожалению, о роли Некрасова в «редактировании» «Истории одного города» других сведений не имеется.
1. (1) «От издателя» — ОЗ, 1869, № 1
2. (2) «Обращение к читателю…» —»»»
3. (4) «Опись градоначальникам…» —»»»
4. (5) «Органчик» —»»»
5. (6) «Сказание о шести градоначальницах» —»»»
— (7) «Известие о Двоекурове» —
6. (15а) «Оправдательные документы к Летописцу. Мысли о градоначальническом единомыслии, а также о градоначальническом единовластии и о прочем» — ОЗ, 1869, № 1
7. (8) «Голодный город» — ОЗ, 1870, № 1