Том 8. Проза, незавершенное 1841-1856
Шрифт:
Васильевна (всплеснув руками)
Тысячу рублей, эва! Что они, стало, с ума спятили. Невеста совсем подошлая, а свадьбу в тысячу играй! Ну, нынче народ! И получше найдем, Иван Герасимыч, и не тужи!
Хозяин
А что тужить! Дурак я тужить. Какая невеста! Только и хорошего было, что лавка шорная: доход теперича верный, да жеребчик карий — масть отменная, отлив больно хорош, словно золоченой!
Васильевна
Найдем, всё найдем, не то золоченого, настоящего золотого найдем! А уж Евлампия Маркеловна, я давеча только говорить не хотела, а правду сказать:
Хозяин
Как дареная?
Васильевна
А так. Вишь, с господами дружество повели, так и переняли. Слыхал, чай, про казначейшу нашу прежнюю: каков есть волос, по всей голове ни одного нет… а в люди выйдет — коса стог стогом, посмотреть любо! Ну вот она таку косу одну и подари Евлампии Маркеловне, и пошла наша купчиха туда же щеголять! Право, я доподлинно слыхала!.. Прибрать, родимой? Чайку больше не будешь пить?
Хозяин
Нет. А бальзаму не тронь. Изюм обратно снеси.
Васильевна
Ладно, снесу, только вот чайку прежде попью…
Хозяин
Мадеру сюда подай. Да платье, смотри, скинь: я, примерно, не к тому его подарил, чтоб ты в нем по товаркам таскалась, а вот, может, посватать придется…
Васильевна
Сниму, сниму, родимой. (Уходит и возвращается.)А вот и мадера. (Уходит.)
(Молчание; потом слышен звук откупоренной бутылки; опять молчание, и потом раздается протяжная песня,напеваемая не совсем трезвым голосом.)
— Каков разговор? — сказал Грачов своему приятелю, убедившись, что уже не будет продолжения. — Не правда ли, чудо? Если записать, выйдет маленькая комедия; право, я так и сделаю.
— Да, разговор недурен. Но, признаюсь, я не желал бы быть автором такой комедии.
— Почему?
— Да потому, что выйдет… подражание.
— Помилуй! Каким же образом может выйти подражание?
— А бог знает каким! Память легче удерживает слышанное или читанное, а ум безотчетно дает простор чертам, которые ему уже указаны, истолкованы, — вот отчего, я думаю, списывая происходящее, мы невольно подражаем тому, что уже происходило и было списано… разумеется, если нет дарования. А есть ли оно у нас с тобой — еще вопрос не решенный. Или, может быть, уж такая среда, что два-три мастерские снимка исчерпывают ее всю, и, сколько ни списывай потом, всё будет казаться подражанием и повторением. Впрочем, печатай. Такие вещи печатать полезно. Во-первых, потому, что нельзя же считать свой приговор безапелляционным, надо оставить что-нибудь и суду публики: может быть, она и найдет в твоей комедии что-нибудь новое. Во-вторых, потому, что всякий предмет уясняется только тогда, когда перестает быть достоянием ограниченного числа специалистов, как бы получивших на него привилегию, а в-третьих, потому полезно… что никому не вредно.
Громкий и хриплый голос, раздавшийся за стеной: «Васильевна! эй, Васильевна!», прервал разговор.
Пришла Васильевна, и отвергнутый жених потребовал чего-то. Приятели стали одеваться.
<Глава V>
Наконец прибыли
— А велико имение? — спросил Грачов.
— Да немалое. Во всей-то Адовщине, чай, тысяч шесть душ будет.
— Шесть тысяч душ! — воскликнул Грачов. — И мужик управляет!
— О какой ты упомянул Адовщине? — перебил его <Тростников>, обращаясь к ямщику. — Так у вас зовут деревни, принадлежащие к одной вотчине, что ли?
— Нет, а только деревни, что принадлежат к Алексею Дементьичу, так прозываются.
— Да почему ж так? Барин, что ли, дал такое прозвание?
— А господь знает. Вишь ты, раскольников у них много. Ну и прозвали, спокон веку так: адовщина да адовщина немрущая.
— А кто такой Алексей Дементьич? — спросил Грачов.
— Да он-то и есть управляющий.
— Хороший человек?
— Уж какой человек! Мужик то есть каких в редкость; кажись, и нет другого такого; приди малый ребенок — он с малым ребенком будет говорить,
— А строг?
— Как сказать? Да вот уж, почитай, тридцать лет сидит управляющим, пальцем никого не тронул, а строг, точно строг. И-и-и, беда у него, коли мужик фальшь какую сделает, — лучше и на глаза не кажись!
— Что же?
— Да так, беда, просто беда! И не приведи бог!
— Что ж, к барину отписывает, что ли? А барин-то, видно, того?
— И, нет! Куда к барину! Станет он барина беспокоить… Ему нечего к барину отписывать. Он сам то есть волен с ослушником распорядиться.
— Ну?
— Ну и распорядится… и выходит тоись плохо тому, кто порядков не соблюл, в чем ни на есть проштрафился.
— Что же то есть?
— Да так… — Ямщик остановился и долго думал. — С одного стыда сгоришь, — произнес он наконец скороговоркою и прикрикнул на лошадей, помахивая кнутом.
Как ни допытывался Грачов, расспрашивая о мерах строгости управляющего, ничего более ямщик сказать ему не мог.
— Все-таки я не понимаю, братец, — сказал он, желая заставить его выразиться определеннее. — Чем он вам так страшен: что такое за сила особенная?
— Чем страшен? Правдой страшен! — резко сказал ямщик. — Правдой страшен, правдой и силен! — прибавил он, как бы раздумывая сам с собою. — Да правдой же и люб, — заключил он вдруг, стегнув по всем по трем. — Эх, вы, соколики!
— Как так, правдой?
— Да уж так, — отвечал ямщик, обнаруживая явное нерасположение продолжать разговор с таким непонятливым слушателем.
Однако ж Грачов не оставил его в покое.
— Видно, он вас балует! — сказал он, пробуя ямщика с другой стороны. — Так вот вы его и хвалите.
— Кто, он, Алексей Дементьич, нас балует? — с жаром возразил ямщик. — Вишь, таковского нашел! Балует. Да он и самого-то себя небось не балует… Да и как ему нас баловать? Ведь он тоже человек подначальный.