Том 9. Братья Карамазовы
Шрифт:
Примечания
В девятом томе Собрания сочинений печатаются части I–III последнего романа Достоевского «Братья Карамазовы» (1879–1880), впервые опубликованного в журнале «Русский вестник» (1879, № 1–2, 4–6, 8-11; 1880, № 1, 4, 7-11) с подписью: «Ф. Достоевский». Отдельным изданием роман вышел в двух томах в Петербурге в декабре 1880 г. (на титульном листе обе книги помечены 1881 годом).
Окончание романа (часть IV. Эпилог) будет напечатано в томе десятом.
Текст «Братьев Карамазовых» подготовлен В. Е. Ветловской.
Послесловие к роману написано Г. М. Фридлендером (§ 1–5) с участием Е. И. Кийко (§ 3, 4); Л. М. Рейнусом (§ 4: старорусские реалии романа); В. Е. Ветловской (§ 6–8); А. И. Батюто (§ 9), А. А. Долининым (§ 10: зарубежные инсценировки); Г. В. Степановой (§ 11: русские инсценировки).
В. Е. Ветловской подготовлены также реальные (постраничные) примечания.
Редакционно-техническая работа над томом осуществлена С. А. Ипатовой.
Редактор тома Г. М. Фридлендер.
Роман „Братья
Еще в 1862 г., заявив в редакционном предисловии к напечатанному во „Времени“ „Собору Парижской богоматери“ В. Гюго, что проникающая творчество Гюго идея „восстановления погибшего человека, задавленного несправедливо гнетом обстоятельств, застоя веков и общественных предрассудков“, „есть основная мысль всего искусства девятнадцатого столетия“, Достоевский выразил уверенность в том, что в недалеком будущем она получит свое воплощение в произведении несравненно более широком по замыслу и значительном по художественному масштабу: „Проследите все европейские литературы нашего века, и вы увидите во всех следы той же идеи, и, может быть, хоть к концу-то века она воплотится наконец вся, целиком, ясно и могущественно в каком-нибудь таком великом произведении искусства, что выразит стремления и характеристику своего времени так же полно и вековечно, как, например, «Божественная комедия“ выразила свою эпоху средневековых католических верований и идеалов“ (XX, 28, 29). [29]
29
Тексты черновых материалов и писем, не вошедших в настоящее Собрание сочинений, цитируются по изданию: Достоевский Ф. М.Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1972–1990 (римской цифрой обозначается том, арабской — страница).
В цитированных словах автора „Братьев Карамазовых“ получило выражение не только горделивое желание русского романиста в недалеком будущем помериться силами с Данте и другими величайшими авторитетами европейских литератур. В них можно видеть намек на самую его эстетическую программу: создать не обычный роман, но произведение энциклопедического склада, всесторонне выражающее „стремления и характеристику своего времени“. Пафос этого будущего своего романа, проникнутого идеей „восстановления погибшего человека“, Достоевский — по-видимому, не случайно — через голову „Человеческой комедии“ Бальзака сопоставляет по масштабу с представляющимся ему более грандиозным замыслом дантовской „Божественной комедии“, основанной также на идее „восстановления“ человека, но в ином, средневеково-католическом варианте.
Как справедливо указал впервые Л. П. Гроссман, стремление создать новый для литературы XIX в. образец романа-эпопеи, построенный на материале современной, „текущей“ общественной жизни и проникнутый идеей „восстановления“ человека, было в определенной мере стимулировано выходом в 1862 г. „Отверженных“ В. Гюго, тогда же прочитанных Достоевским, по свидетельству H. H. Страхова, во Флоренции и оказавших значительное воздействие на основную проблематику его предисловия. [30]
30
См.: Гроссман Л. П.Достоевский-художник // Творчество Достоевского. М., 1959. С. 380–382.
Трудно сказать, работая над двумя следующими своими романами, написанными после прекращения его журнальной деятельности в 1865 г., — «Преступлением и наказанием“ и «Идиотом» (в основу которых также легла сформулированная им в 1862 г. идея обрисовать «восстановление погибшего человека»), — связывал ли автор с ними надежды на осуществление романа-эпопеи „дантовского“ масштаба. Так или иначе, он рассматривал их как подступы к решению этой задачи. Определенный же и более конкретный характер мысль Достоевского о создании романа-эпопеи дантовского типа получила в годы завершения Львом Толстым „Войны и мира“ и определившейся вскоре оценки романа Толстого частью критиков как образца нового, национально-русского решения проблемы современного эпоса. Еще в 1868 г., до появления в „Заре“ статьи Страхова о „Войне и мире“ и книги Н. Я. Данилевского „Россия и Европа“, где была отчетливо намечена эта оценка, Достоевский формулирует, а затем развивает в письмах к А. Н. Майкову свой, противопоставленный в его глазах „историческому“, ретроспективному характеру толстовского романа, уже вполне отчетливый замысел эпопеи о „восстановлении погибшего человека“: цикл романов „Атеизм“ с героем — современным „русским человеком“, скитающимся по России, в ходе своего развития переходящим сначала от веры к безверию, а затем к новому обретению потерянной им веры через приобщение к народу и его идеалу „русского Христа“ (см.: IX, 500–502). Замысел этот надолго остается любимым детищем Достоевского, к которому он, видоизменяя его и дополняя новыми деталями, снова и
31
О значении „Войны и мира“ Л. Толстого для определения направления творческих исканий Достоевского в 1860-1870-х годах см.: IX, 508–509.
К пониманию поэтики последнего романа-эпопеи Достоевского с характерной для него художественной „двусоставностью“, переплетением „реального“ и „идеального“ начал, жанровых элементов „романа“ и драматической „поэмы“ подводит не только статья о „Соборе Парижской богоматери“ 1862 г., история работы романиста над „Атеизмом“ и „Житием великого грешника“. Не менее важны для уяснения творческой предыстории романа некоторые из эстетических деклараций Достоевского 1870-х годов — периода, непосредственно предшествовавшего оформлению его замысла.
Так, в марте 1873 г. Достоевский опубликовал среди очерков первого „Дневника писателя“ в „Гражданине“ статью „По поводу выставки“. Часть этой статьи, в особенности посвященная разбору картины русского художника H. H. Ге „Тайная вечеря“, и намеченная там же общая оценка состояния русской реалистической живописи 1870-х годов весьма существенны для понимания жанрово-стилистических исканий Достоевского, проявившихся в „Карамазовых“ (см.: наст. изд. Т. 11).
Разбирая в указанной статье полотна русских художников, экспонированные в Петербурге перед отправкой на Венскую всемирную выставку, Достоевский высоко оценил „Бурлаков“ Репина и другие произведения бытовой живописи „передвижников“ (В. Г. Перова, В. Е. Маковского и др.), заявив, что „наш жанр на хорошей дороге“. И вместе с тем он призвал современных ему художников, не останавливаясь на достигнутом, завоевать для русской живописи также область исторического „идеального“ и фантастического, ибо „идеал ведь тоже действительность, такая же законная, как и текущая действительность“. Этот призыв, косвенно обращенный не только к русской живописи, но и к литературе 1870-х годов, можно рассматривать как эстетическое выражение тех новых исканий, которые привели автора к созданию „Братьев Карамазовых“ — романа, где „текущая действительность“ выступает в сложном сплаве с исторической и философской символикой и обрамлена „фантастическими“ элементами, восходящими к средневековым житиям и русскому духовному стиху. [32]
32
См. о связи эволюции эстетических деклараций Достоевского и его творчества 1860-1870-х годов в книге: Фридлендер Г. М.Достоевский и мировая литература. 2-е изд., Л., 1985. С. 144–151.
Если сложный, синтетический жанр „Братьев Карамазовых“ явился завершением длительных размышлений и исканий романиста, зарождение которых можно отнести к началу 1860-х годов, то отдельные образы, эпизоды, идейные мотивы этого последнего романа Достоевского, как установлено рядом исследователей (В. В. Розановым, А. С. Долининым, В. Л. Комаровичем, Б. Г. Реизовым), уходят своими корнями еще более глубоко в предшествующие его произведения.
Уже в „петербургской поэме“ «Двойник“ (1846) предвосхищен один из важных художественных мотивов романа — раздвоение личности героя, в результате которого гонимые им от себя до этого тайные желания, возникавшие на дне его души, неожиданно в минуту душевной смуты „сгущаются“, порождая в его сознании образ ненавистного ему, низменного и уродливого „двойника“ (отражающего образ героя в кривом зеркале). „Повесть эта мне положительно не удалась, но идея ее была довольно светлая, и серьезнее этой идеи я никогда ничего в литературе не проводил“, — писал о „Двойнике“ в 1877 г., за год до начала работы над „Карамазовыми“, автор (Дневник писателя, ноябрь, гл. 1, § II). В главе IX одиннадцатой книги четвертой части этого романа „Черт. Кошмар Ивана Федоровича“ романист на вершине творческой зрелости вернулся к своей старой „идее“ и показал, какие могучие художественные возможности были потенциально в ней заложены.