Том 9. Братья Карамазовы
Шрифт:
В центре Старой Руссы помещался в 1870-х годах магазин купца второй гильдии Павла Ивановича Плотникова, о котором в романе говорится: „Это был самый главный бакалейный магазин в нашем городе, богатых торговцев, и сам по себе весьма недурной. Было всё, что и в любом магазине в столице, всякая бакалея: вина «разлива братьев Елисеевых“, фрукты, сигары, чай, сахар, кофе и проч. Всегда сидели три приказчика и бегали два рассыльных мальчика“. В магазин Плотникова, как писала А. Г. Достоевская, Федор Михайлович „любил заходить за закусками и сластями“. „В магазине его знали и почитали и, не смущаясь тем, что он покупает полуфунтиками и менее, спешили показать ему, если появлялась какая новинка“. [51]
51
Гроссман Л. П.Семинарий по Достоевскому. М., Пг., 1922. С. 68; Достоевская А. Г.Воспоминания. С. 279.
В
Современный читатель, оказавшийся в Старой Руссе, легко может повторить этот путь Мити Карамазова. От „дома Грушеньки“, находившегося недалеко от площади близ собора, Дмитрий Карамазов, перейдя Соборный мост, мог броситься бежать по набережной Перерытицы, затем, свернув в переулок — возможно Дмитриевский, очутиться на Дмитриевской улице, упомянутой и в романе, и, миновав мостик над Малашкой, оказаться в пустынном Мининском переулке, куда выходил знакомый уже нам забор сада Достоевских. На карте города конец этого пути действительно выглядит „крюком“, оканчивающимся у дома писателя.
Так — на основе поразительно точной фиксации внешнего облика и топографии Старой Руссы — воссоздан в романе в соответствии с обычной манерой Достоевского-художника предельно выразительный, обобщенный облик русского уездного городка 1870-х годов.
Мемуаристами и исследователями романа указан ряд возможных реальных прототипов, душевные свойства или детали биографии которых были творчески преломлены автором при разработке характера и биографии различных персонажей романа. Выше анализировалось предположение Л. Ф. Достоевской о возможном отражении некоторых черт М. А. Достоевского (последних лет жизни) в характере Федора Павловича, — предположение, которое наглядно свидетельствует о том, что Достоевский пользовался при создании каждого из своих персонажей не одним, а множеством прототипов, черты которых служили ему лишь точкой отталкивания при решении его художественных задач. Указывалось выше и на возможность сближения характера Мити с психологическим обликом Ап. Григорьева, и на ту роль, которую сыграла при обдумывании основной сюжетной коллизии романа судьба мнимого отцеубийцы Д. Н. Ильинского. Часть других прототипов, автобиографических штрихов и реальных, жизненных мотивов, творчески преломленных писателем в „Карамазовых“, раскрыты А. Г. Достоевской в ее воспоминаниях и заметках о романе. Так, ряд характерных фразеологических оборотов в речах старца Зосимы, по ее сообщению, восходит к аналогичным словам „старца Амвросия (оптинского подвижника, с которым Достоевский встречался во время своего посещения монастыря летом 1878 г. — Ред.) в беседе с Федором Михайловичем“. Отразились в разговорах баб и жалобах матери, потерявшей сына, в первой книге романа, по свидетельству жены писателя, и собственные переживания мужа и жены Достоевских после смерти сына Алеши, и слышанные писателем реальные разговоры баб в монастыре, и случай с нянькой в семье Достоевских, Прохоровной, которая год не получала писем от сына и спрашивала у писателя, не помянуть ли ей сына за упокой (ср.: наст. т. С. 58). В Зосиме и главном герое романа Алексее Карамазове А. Г. Достоевская отметила автобиографические черты, а в отношении к Алеше Зосимы, который говорит, что видит в нем своего воскресшего брата, — отражение сходного отношения Достоевского к молодому Вл. С. Соловьеву, душевным складом своим напоминавшему ему друга юности И. Н. Шидловского. [52] Вдова писателя указала также, что с внешности петербургского домохозяина купца И. М. Алонкина, по ее мнению, „нарисован купец Самсонов, покровитель Грушеньки, в «Братьях Карамазовых““. Настойчивые просьбы Илюши, обращенные к отцу, подарить ему лошадку навеяны аналогичными просьбами сына Достоевского Феди, с детства пристрастившегося к лошадям.
52
Гроссман Л. П.Семинарий по Достоевскому. С. 66–69; Достоевская А. Г.Воспоминания. С. 118.
Позднейшими исследователями были выдвинуты предположения о некоторых других возможных старорусских прототипах отдельных персонажей „Карамазовых“. В Зосиме различными учеными отмечались черты, допускающие сближение с Тихоном Задонским, упомянутым выше оптинским старцем Амвросием (1812–1891), старцем-пустынножителем, сыном смоленского воеводы, Зосимой-Захарием Тобольским (1767–1835), жизнь и деяния которого описаны в его „Житии“ (1860), и рядом других духовных лиц. Указывалось на полемическое, пародийное переосмысление Достоевским в биографии Ракитина ряда деталей биографии Г. 3. Елисеева и Г. Е. Благосветлова, на возможное отражение в характере этого „семинариста-нигилиста“ психологических черт М. В. Родевича — сотрудника „Времени“ и воспитателя пасынка Достоевского П. А. Исаева. В Катерине Ивановне можно усмотреть некоторые черты сходства с первой женой писателя — М. Д. Исаевой. Наконец, близкое совпадение фамилий делает вероятным, что одним из прототипов г-жи Хохлаковой могла быть корреспондентка Достоевского, автор воспоминаний о нем
Свои наблюдения и впечатления от русской жизни Достоевский на всем протяжении творческой истории „Братьев Карамазовых“ пополнял чужими рассказами и впечатлениями. Стремясь широко и разносторонне запечатлеть в романе переходную эпоху жизни России 1870-х годов, посвящая отдельные его части описанию монастыря, уездного торгового города, жизни и настроениям гимназистов, судебному следствию и пореформенному суду, романист в процессе писания (что особенно характерно для работы именно над „Карамазовыми“ и отличает процесс работы над этим произведением от процесса создания других романов) настойчиво обращается к знатокам и специалистам, консультируясь с ними по конкретным вопросам, связанным с деталями каждой изображаемой им сферы тогдашнего русского быта. В письме 1878 г. к педагогу В. В. Михайлову романист просил поделиться с ним своими наблюдениями над подрастающим поколением.
При изображении болезненного состояния и галлюцинаций Ивана Карамазова в главе „Черт. Кошмар Ивана Федоровича“ автор, по собственному признанию, учитывал мнения врачей, справлялся с медицинской и психиатрической литературой, а при описании следствия и суда над Митей пользовался указаниями А. А. Штакеншнейдера и А. Ф. Кони.
До нас дошел характерный фрагмент записей Достоевского о процедуре суда:
„Допрошенные остаются. Доследование. После каждого свидетеля председатель предлагает подсудимому вопрос: не имеет ли чего возразить?
По окончании судебных прений подсудимому всегда последнее слово.
Местный судебн<ый> следователь.
Протокол полиции передается судебно<му> следовате<лю>.
Должен не видеть родных и знакомых.
Судебный округ, окружной суд.
Окружи<ой> суд.
Дальнейш<ий> ход: копия обвинительн<ого> акта. Список свидетелей. Список членов суда и прокурор. Список присяжных.
От следователя к товар<ищу> прокурора для составления обвинительного акта в судебную палату.
Утверждение в судебной палате (обвинительный конец).
Судеб<ная> палата утверждает и передает в окруж<ной> суд.
Камера судебного следователя. Он, кандидат и судебный письмоводитель.
7-дневный срок для вызова свидетелей.
Клуба, думы городской, в полицейском помещении“ (XV, 338).
Точно так же, как видно из писем к Достоевскому К. П. Победоносцева и Т. И. Филиппова, они сами и другие информаторы из среды духовенства помогали ему при описании подробностей жизни духовенства и церковных обрядов. Так, 24 февраля К. П. Победоносцев сообщает Достоевскому: „Сейчас был у меня о. архимандрит Симеон и привез, для передачи вам, выписанные им из книг подробности монашеского погребенья, о которых он при свидании запамятовал объяснить вам“. [53] Выписки эти (из „Большого требника“ и других церковных книг) послужили для изображения ряда деталей в главе I седьмой книги („Тлетворный дуx“), которая появилась в сентябрьской книжке „Русского вестника“ за 1879 г.; Т. И. Филиппов сообщил Достоевскому 13 февраля 1873 г. текст духовного стиха об Алексее человеке божьем (XV, 475). Во всех этих случаях характерно обращение Достоевского за нужным для романа материалом именно к специалистам, указывающее на то значение, которое он придавал точности и убедительности всех деталей, дающих впечатление пластической осязаемости изображаемого.
53
Литературное наследство. М., 1934, Т. 15. С. 135, 136.
Достоевский опирался в работе не только на их устные и письменные сообщения, но и на огромный и пестрый круг книжных и фольклорных источников. Пожалуй, ни в одном из других романов Достоевского нет такого количества, как в последнем его романе, прямых ссылок на произведения русской и мировой литературы (в поле зрения автора находятся здесь и „Хождение богородицы по мукам“, а также другие памятники древнерусской письменности и устной народной поэзии, и средневековые западные легенды и мистерии, и вольтеровский „Кандид“ и „Фауст“ Гете, и „Разбойники“ Шиллера, и „Собор Парижской богоматери“ Гюго, и материалы текущей русской газетной и журнальной периодики). Но круг печатных источников „Карамазовых“ не ограничивается указываемыми в самом романе источниками: он значительно шире (источники эти — как названные Достоевским, так и неназванные — раскрываются далее в постраничном реальном комментарии).
Говоря об исторических особенностях своего времени, Достоевский указывал как на одну из главных черт его на пробуждение у самых широких слоев населения сознательного интереса к таким глубоким, коренным вопросам человеческой жизни, которые в другие, менее напряженные, „мирные“ эпохи не вставали с такою силою перед большою массою людей, а служили предметом размышления для немногих.
„Теперь в Европе всё поднялось одновременно, все мировые вопросы разом, а вместе с тем и все мировые противуречия…“ — писал в „Дневнике писателя“ 1877 г. автор „Карамазовых“ (май — июнь, гл. 2, § III). Эта острота „мировых противуречий“, особенно усилившаяся и в России и на Западе к концу XIX в., отражена в романе.