Том 9. Новь. Повести и рассказы 1874-1877
Шрифт:
Нежданов вышел в коридор не простившись. Павел вынырнул из темноты и побежал вперед по лестнице, стуча коваными подковами сапогов. Он должен был подвезти Нежданова.
Соломин подсел к Марианне.
— Вы слышали последние слова Нежданова?
— Да; он досадует, что я слушаюсь вас больше, чем его. И ведь это правда. Я люблю его, а слушаюсь вас. Он мне дороже… а вы мне ближе.
Соломин осторожно поласкал своей рукой ее руку.
— Эта история…
Марианна вздрогнула.
— Погиб?
— Да. Он ничего не делает вполовину — и не прячется за других.
— Погиб! — шепнула Марианна снова, и слезы побежали по ее лицу. — Ах, Василий Федотыч! мне очень жаль его. Но почему же он не может восторжествовать? Почему он должен непременно погибнуть?
— Потому, Марианна, что в подобных предприятиях первые всегда погибают, даже если они удаются… А в этом деле, что он затеял, не только первые и вторые погибнут — но и десятые… и двадцатые…
— Так мы и не дождемся?
— Того, что вы думаете? — Никогда. Глазами мы этого не увидим; вот этими, живыми глазами. Ну — духовными… это другое дело. Любуйся хоть теперь, сейчас. Тут контроля нет.
— Так зачем же вы, Соломин…
— Что?
— Зачем вы идете по этой дороге?
— Потому что нет другой. — То есть, собственно, цель у нас с Маркеловым одна; дорога другая.
— Бедный Сергей Михайлович! — уныло промолвила Марианна. Соломин опять осторожно поласкал ее.
— Ну, полноте; еще нет ничего верного. Посмотрим, какие известия привезет Павел. В нашем… звании надо быть твердым. Англичане говорят: «Never say die». Хорошая поговорка. Лучше русской: «Пришла беда, растворяй ворота!» Заранее горевать нечего. Соломин поднялся со стула.
— А место, которое вы хотели мне достать? — спросила вдруг Марианна. Слезы блестели еще у ней на щеках, но в глазах уже не было печали…
Соломин сел опять…
— Разве вам так хочется поскорей уехать отсюда?
— О нет! Но я желала бы быть полезной.
— Марианна, вы очень полезны и здесь. Не покидайте нас, подождите. Чего вам? — спросил Соломин вошедшую Татьяну. (Он говорил «ты» одному Павлу — и то потому, что тот был бы слишком несчастлив, если б Соломин вздумал говорить ему «вы».)
— Да тут какой-то женский пол спрашивает Алексея Дмитрича, — отвечала Татьяна, посмеиваясь и разводя руками, — я было сказала, что его нет у нас, совсем нету. Мы, мол, и не знаем, что за человек такой? Но тут он…
— Да кто — он?
— Да самый этот женский пол.
— Впустите, — сказал Соломин. — Вас, Марианна, не стеснит, если она сюда войдет? Она тоже — из наших.
— Нисколько, помилуйте.
Через несколько мгновений на пороге показалась Машурина — в том же самом платье, в каком мы ее видели в начале первой главы.
— Нежданова нет дома? — спросила она; потом, увидела Соломина, подошла к нему и подала ему руку. — Здравствуйте, Соломин! — На Марианну она только кинула косвенный взгляд.
— Он скоро вернется, — отвечал Соломин. — Но позвольте спросить, от кого вы узнали…
— От Маркелова. Впрочем, оно и в городе… двум-трем лицам уже известно.
— В самом деле?
— Да. Кто-нибудь проболтал. Да и Нежданова, говорят, самого узнали.
— Вот-те и переодевания! — проворчал Соломин. — Позвольте вас познакомить, — прибавил он громко. — Госпожа Синецкая, госпожа Машурина! Присядьте.
Машурина слегка кивнула головою и села.
— У меня к Нежданову есть письмо; а к вам, Соломин, словесный запрос.
— Какой? И от кого?
— От известного вам лица… Что, у вас… все готово?
— Ничего у меня не готово.
Машурина раскрыла, насколько могла, свои крохотные глазки.
— Ничего?
— Ничего.
— Так-таки решительно ничего?
— Решительно ничего.
— Так и сказать?
— Так и скажите.
Машурина подумала и вынула папироску из кармана.
— Огня можно?
— Вот вам спичка.
Машурина закурила свою папироску.
— «Они» другого ждали, — начала она. — Да и кругом — не так, как у вас. Впрочем, это ваше дело. А я к вам ненадолго. Только вот с Неждановым повидаться да письмо передать.
— Куда же вы едете?
— А далеко отсюда. (Она отправлялась, собственно, в Женеву, но не хотела сказать это Соломину. Она его находила не совсем надежным, да и «чужая» сидела тут. Машурину, которая едва знала по-немецки, посылали в Женеву для того, чтобы вручить там неизвестному ей лицу половину куска картона с нарисованной виноградной веткой и 279 рублей серебром.)
— А Остродумов где? С вами?
— Нет. Он тут близко… застрял. Да этот отзовется. Пимен — не пропадет. Беспокоиться нечего.