Том 9. Три страны света
Шрифт:
Теперь он находился в таком периоде, и толчок был сильнее, чем когда-нибудь. Когда горбун, озлобленный неудачей в похищении Полиньки, устроенном при его помощи, потребовал немедленной уплаты по векселю, Кирпичов, добыв с неимоверными усилиями нужную сумму, смутно почувствовал, что, случись такая беда в другой раз, — не миновать ему гибели! При одной мысли о банкротстве, о тюрьме, о толках, которые пойдут о нем по городу, страх охватил его такой, что не день и не два, а целую неделю сидит он постоянно в магазине, вставая почти вместе с приказчиками, и ему и в голову не приходит отправиться покутить. С каждым днем деятельность его разгорается. Он дрожит над каждой копейкой, доходит до последних мелочей. Подозрительность ко всем окружающим, даже робость, недоверчивость к самому себе волнуют его душу!
Харитон Перечумков еще в магазине,
Он счел необходимым отделить конторские дела и сдать их другому. Выбор пал на Граблина, с которым Кирпичов познакомился, наводя нужные справки в присутственном месте, где служил молодой человек.
— Какое зрелище! Степан Петрович! — воскликнул Кирпичов, довольный, что Граблин уже явился к своему делу. — Ну, в добрый час начать! Авось, все у нас пойдет хорошо. Право, я давно думал: вы лучшей участи достойны; и рассуждение у вас есть — без лести, ей-богу! — и пишете хорошо, правильно… А я, верите ли, не знаю здесь такого человека, который бы и письмо мог написать, и о деле поговорить, и то-се по конторе сделать: ведь все народ… что за народ! пошлешь куда на час — пропадает пять часов, все в трактирах: готовы во всякое время чай пить… Да что чай! А лихачи, а Крестовский, а Марьина роща… А усмотри поди, — усмотри вот хоть за этим пройдохой Перечумковым, что у меня теперь приказчиком, покуда найду в Москве другого: ведь рублевую книгу за пятак мне покупает, — ну, можно ли?… А отчего? известно: дешево купил, дешево и продай!
Сделав еще несколько замечаний насчет приказчиков, Кирпичов принялся записывать адреса иногородных требователей в толстую книгу, а молодой человек расположился на бюро писать письма по данному списку.
В магазине одна возня сменилась другой; там теперь однообразно раздавался мрачный голос Харитона Сидорыча, который кричал заглавия книг, требуемых иногородными лицами; вслед за произнесенным названием летела сверху, с той или другой стены обширного магазина, вызываемая книга и с шумом падала к ногам приказчика, сопровождаемая голосом Петрушки, который беспрестанно перебегал вместе с лестницей от одной стены к другой, смотря по тому, где находилась книга, вызываемая приказчиком.
Рассвело. Начали являться покупатели. При входе каждого Кирпичов вскакивал со стула и, выглядывая в щель двери, наблюдал за действиями приказчика.
— Ну, так! — говорил он молодому человеку, смотря в щель. — Опять не продал, опять, разбойник, упустит покупателя. Книги продать не сумеет! Сноровки нет никакой… А вот я пойду, смотрители… того…
И он выбежал было в магазин, но вдруг вернулся и взглянул на незапертое бюро, на котором писал молодой человек.
— Вам, Степан Петрович, — сказал он, подходя к бюро, — кажется, мешает ключик-то.
— Какой ключик?
— Да вот… Он, кажется, упирает вам в грудь.
Ключик, торчавший в замочной скважине, нисколько не мешал писать молодому человеку, который даже и не заметил его.
— Нет, ничего, — отвечал молодой человек простодушно.
— Кажется, мешает… Или уж пусть, если ничего.
И Кирпичов сделал шаг к двери, но тотчас же опять вернулся.
— Нет, кажется, мешает, — сказал он и, торопливо подойдя к бюро, взялся за ключ. Замок щелкнул. Молодой человек вздрогнул и вспыхнул, догадавшись, в чем дело, а Кирпичов, поспешно выдернув ключ, побежал в магазин к покупателю, оставив молодого человека в страшном смущении.
Выбежав в магазин, Кирпичов схватил с полки две книги и, хлопнув ими одну о другую со всего размаха под самым носом покупателя, сказал:
— Вот-с!.. пожалуйте.
— Мне не нужно в переплете, — отвечал оглушенный покупатель, приготовляясь чихнуть, — у вас переплет дорог.
— Как дорог-с? Сафьянный корешок-с. Сами закажете, дороже возьмут-с.
Покупатель с этим не совсем соглашался и хотел что-то сказать, но лицо его вдруг стало подергиваться, ноздри расширились, и, уставив на Кирпичова глаза, покрывшиеся слезой, он закинул голову и широко раскрыл рот. Кирпичов понагнулся вперед и, казалось, прицеливался нырнуть к покупателю в рот, но в самом деле он только приготовлялся сказать: «Исполнения желаний», чего сказать, однако, не пришлось, потому что покупатель вдруг привел свою физиономию в прежнее положение и, повернувшись к Кирпичову спиной, пошел из магазина.
— Как угодно-с, все равно-с, —
И, обиженный небрежным обращением ускользнувшего покупателя, Кирпичов накинулся на Харитона Сидорыча, которому, по какой-то непостижимой игре случая, пришла небывалая охота завернуть в бумагу книжку журнала, выдавая ее подписчику.
— Ведь бумага-то денег стоит, ведь вас кормить, поить надо, — ворчал он, — а вам ничего хозяйского не жаль.
— Вы не сказывали, чтоб журналы не завертывать в бумагу, — отвечал Перечумков.
— Не сказывал! А у самих догадки нет? Ведь видите, что за человек пришел: даровой, и по билету видно, что даровой.
— Он сотрудник журнала, — пробормотал приказчик себе под нос.
— Сотрудник! А что нам в нем? Я спрашиваю вас, что нам в нем? Не напоит, не накормит, не оденет, не обует он нас с вами тем, что он сотрудник. У самого вон холодная шинелишка… а у вас шуба, да еще новенькая. Так вы и берегите хозяйское!
Затем Кирпичов снова сел вписывать адреса в толстую книгу и составлять счета, а молодой человек отправился на службу.
Когда письма и посылки были отправлены на почту, хозяин уехал по делам.
Но, оставаясь все еще под влиянием неопределенного страха, Кирпичов во время своего отсутствия из магазина находился в состоянии песенного любовника, разлученного с своей возлюбленной. Сильно беспокоился он, что делается в его магазине или с его магазином. Ни с того, ни с сего вдруг покажется ему, что в доме, где его магазин, может быть теперь пожар, и что вот, пока он разъезжает безрассудно, гоняя своих лошадей, сгорит у него магазин весь дотла, так что и места не отыщешь, где он стоял; то вообразит он, что в магазине его толпа покупателей, и Перечумков, бестия, упустит их всех от своей неспособности, неповоротливости, неуменья подать книгу с этою необходимою ловкостию, хлопнув ею под носом у покупателя. И он летит, летит, погоняя кучера. Таким образом, чрез каждые почти полчаса Кирпичов возвращался и, опрометью вбежав в магазин, расспрашивал Перечумкова и других приказчиков, что продано и что происходило без него вообще, и глаза его подозрительно останавливались на приказчике или бегали по полкам и всем углам магазина, как бы ожидая, что вот-вот выскочит откуда-нибудь покупатель и обличит Перечумкова в продаже книги, о которой тот умолчал, а деньги взял себе. Иногда он делал Перечумкову замечание, что в его отсутствие покупателей является меньше, нежели когда он сам бывает в магазине. Но как приказчик молчал, не зная, что хозяин хотел этим сказать: то ли, что книг, предполагал он, продано более, чем показано, или что хозяин его обладает чудным свойством притягивать покупателей, против их воли, единственно своей счастливой особой, — то Кирпичов, наконец, махал рукой и уходил обедать.
Книжная продажа, если нельзя сказать не выручает для торговцев даже кошкам на молоко, как говорил Кирпичов, то по крайней мере дает приказчикам полную возможность и свободу спать в магазине после обеда. Поэтому и в магазин Кирпичова после обеда покупатели являлись редко, и торговая деятельность в это время засыпала в нем вместе с приказчиками. Хозяин тоже имел обыкновение после обеда отдохнуть четверть часика, что означало никак не менее двух часов. Это обыкновение, впрочем, нарушалось, когда была необходимость съездить куда-нибудь по неотложному делу. Тогда Петрушке грозила неминуемая потасовка. Стоя у дверей в магазине после обеда, как ни старался он ободрять себя, — набивал нос табаком и даже — когда не случалось табаку — пылью, как ни старался он представлять, все разом, угрозы, делаемые ему хозяином при всяком случае, — воображение его решительно не поддавалось никаким ужасам и настраивалось, против его воли, совсем на другой лад. Оно представляло ему стаю голубей, усевшихся возле лабаза, которые со всею птичьей беспечностью занялись рассыпанным кормом и не отнимают от него ни на минуту своих носов. Минута решительная. Сильно бьется сердце птицелова. Вот он ловко взмахнул уже гибельной веревкой с свинцовым наконечником и, пошатнувшись от этого движения, вдруг рухнулся прямо к ногам вошедшего в эту минуту хозяина, которой и принимался, не говоря худого слова, щипать его, пока птицелов, ошеломленный таким неожиданным оборотом дела, не обнаруживал, наконец, самосознания дрожащим криком, выражавшим в одно, время и испуг, и боль, и мольбу о пощаде.