Том 9. Три страны света

Некрасов Николай Алексеевич

— Разве тебя я звал? ты!!

Прибежал другой мальчик.

— Узнай поди, пришел ли Алексей Иваныч.

Мальчик убегает и, чрез минуту воротившись, говорит:

— Нет еще-с.

Кирпичов налагает нетвердую, но неумолимую руку на черновые счеты в толстой книге, — и цифры растут, растут от магического прикосновения его руки, далеко оставляя за собою всякое вероятие. И это кончено.

— Эй, ты!

Подбегают оба мальчика, и один из них опять летит к дверям, между тем как другой убегает, получив приказание:

— Узнай! — Кирпичов в нетерпении барабанит по столу.

— Пришел-с, — докладывает возвратившийся мальчик.

И Кирпичов исчезает.

Изредка еще является он в магазин, прикрикнет на одного, распечет

другого и опять пропадет. Поздно и не твердыми шагами возвращается он домой. Засыпает. Но кровь, густая, черная кровь, — несмотря на то, что он бросает ее раза четыре в год, — не дает ему спокойно спать.

— Ты барин, ты литератор, — бредит он, — а я не литератор… я купец… да у меня и слава… и деньги… что мне литератор…

(Это относится к одному литератору, который заметил Кирпичову, что он не купец, когда тот торговался, покупая у него рукопись.)

— У меня будут и кареты и лакеи… связи в высшем кругу… еще год — два…. дом свой… могу и теперь… на, векселя могу… векселя мои… банкирские… бил… Кирпичов!.. знают везде… да! кха, кха, к-х-а!!

Он начинает давиться от приливающей крови в груди. Поворачивается на другой бок и снова продолжает бредить.

Встает он поздно, как раз к тому времени, когда приходит Алексей Иваныч и другие благоприятели. «Какое зрелище»! — приветствует их Кирпичов, и на столе вместе с чаем является бутылка шампанского, потом другая; бутылки не застаиваются, а чай стынет нетронутый. В конторе опять Кирпичов торопится подписать письма и счета, списанные с пересмотренных им черновых, — и скрывается, условившись с Алексеем Иванычем увидеться уже там. И опять возвращается домой поздно и нетвердыми шагами; опять всю ночь слышится его бред и кха, к-х-а!

Голова его постоянно в чаду; мысли и язык бестолковы. Приходит к нему приезжий корреспондент и решительно не понимает его на первых порах, при всем напряженном внимании.

— Что это я в толк не возьму, — говорит приезжий корреспондент тихонько своей жене, — что это, Марья Тимофеевна, говорит он про иногородных-то?

— Вы говорите, — спрашивает жена его, обращаясь к Кирпичову, — что только и хлопочете, что для иногородных?

— Да-с… нет-с, — бормочет Кирпичов, — то есть, оно нельзя сказать… того-с… А дело в том состоит, например, вот — Камчатка!.. где там?.. того-с. А мы — с первою почтою!.. Здешним что-с!

И вдруг перед дамой бок Кирпичова, изогнувшегося, чтобы запустить в нос обыкновенные три приема, один за другим, не вынимая пальцев из табакерки.

— Да вот-с, — продолжает он, выпрямившись, — теперича, пожалуйте!

Подбегает к толстым книгам, приподнимает одну из них и вдруг опускает ее на загремевший стол. Дама вздрагивает.

— Петропавловский порт-с! пожалуйте, — бормочет Кирпичов, водя пальцем по раскрытой книге. — И сухим путем и морем-с… укупорка двадцать рублей серебром-с… и на лошадях, и на собаках… И доставили-с! За пятнадцать тысяч (верст) с первою почтою — вот-с!

И струя пыли полетела на посетителей из толстой книги, вдруг захлопнутой Кирпичовым.

— Зато вам все, я думаю, благодарны, — сказала дама, закрывая нос платком.

— Могу сказать-с! множество писем… благодарят… Встаем раньше дворников!..

И снова перед дамой очутился бок Кирпичова.

Глава III

Судьба «умственной пищи». — Краткая история Правой Руки. — Предостережение. — Новые издания

А что «Умственная пища»? Злополучная судьба, видимо, тяготела над бедным журналом: на другой год подписчиков не оказалось и половины против прошлого.

Кирпичов роздал векселя на сумму убытков. Но первая неудача еще более раздражила его упрямство.

— Так пусть же не подписываются, — говорил он в азарте, — а я вот потрачусь на него еще больше в нынешнем году, издам наславу — и посмотрим, то ли будет в будущем году!

И он точно

начал сильно тратиться на свой журнал, но журнал от того не выиграл. Статьи в нем были из рук вон, хотя редактор, продавший Кирпичову право издания и продолжавший редижировать журналом, помещал в нем нередко статьи литераторов известных своих приятелей, и платил им, по желанию самого Кирпичова, сколько просили; несколько отделов журнала взял от редактора один молодой неизвестный литератор, который смотрел на литературу с практической стороны и отделывал эти отделы сплеча, сообразно дешевой плате.

Не выиграл от этого и Кирпичов: векселей все прибывало. Убытки по журналу, беспорядок и беспрестанные пиры начали обнаруживать гибельное влияние на дела книгопродавца. Приказчики тоже с своей стороны не упускали случая помочь делу, особенно Харитон Сидорыч, которого краткая биография теперь следует.

Детство и первую молодость свою провел он на Толкучем рынке, где, может быть, и родился. Там, торгуя на ларях книгами, приобрел он те знания, За которые был, наконец, принят в контору одного знаменитого в то время книгопродавца. Кроме этих сведений, отличался он еще красивым почерком. Но дела знаменитого книгопродавца были уже так запутаны, что никакая опытность и конторские способности не могли помочь, и хозяин решительно не знал, что ему делать с красивым почерком Перечумкова. Ежедневно осаждаемый требованиями и угрозами петербургских кредиторов и иногородних его покупателей, давно уже не получавших ничего за высланные деньги, знаменитый книгопродавец оторопел со всею своею смышленностью и изворотливостью. Никакие уж новые книжные предприятия, новые издания не были возможны (за бумагу и печать платить нечем, а кредит потерян); оставалось изворачиваться одними только деньгами, все еще поступавшими из провинций, — и растерявшийся хозяин хватал принесенные с почты пакеты, проворно разрезал их с ловкостью, приобретенною навыком в этом деле, и, вынув деньги, уплачивал более неотвязчивым кредиторам и вымаливал отсрочку у тех, кто поснисходительнее; потом он выбегал из конторы в магазин и принимался распекать своих приказчиков да переставлять книги с одной полки на другую с такою торопливостью, как будто от этого именно зависело спасение его торговли от угрожающего банкротства. Приказчики — все люди почтенных лет и наружности, с солидными животами, переглядывались между собою, насмешливо кивая на развозившегося хозяина; а усердный Перечумков брал между тем письма, из которых только что вынуты хозяином деньги, и принимался вписывать их в толстую книгу, как бы от скуки, щедро рассылая все красоты своего красивейшего почерка. Этим и ограничивались все распоряжения относительно требований, полученных из провинций.

Перечумков ясно видел, к чему вело такое направление дел знаменитого книгопродавца, и положил себе во чтобы то ни стало открыть свою торговлю, пользуясь таким благоприятным случаем.

И он открыл ее. Дела нового книгопродавца, скромно поместившегося в небольшой лавчонке в Гостином дворе, пошли превосходно: он уведомил неудовлетворенных корреспондентов прежнего своего хозяина о плачевном состоянии его дел и предложил им свои услуги; почти все они перешли к нему. Много и еще разных изворотов употреблял он, чтоб подняться с гроша, с которым начал свою торговлю.

Никто лучше него не знал, где какую книгу купить дешевле, то есть так дешево, как не купить никому другому, не посвященному в таинства торговли Толкучего рынка. Ему известно было значение всех палочек и крестиков, выставляемых тамошними торговцами на внутренней стороне обертки или переплета книг и означавших, что книга стоит себе. Взглянув на эти хитрые знаки, он тотчас уличал продавца, что он требует за книгу в десять раз более своей цены. — Давно бы сказал, что знаешь! — говорил торговец и отдавал ему книгу за настоящую цену. Харитон Сидорыч знал сверх того наизусть публикованные цены почти всех книг, прежние и нынешние, и слыл за это ходячим каталогом.