Том 9. Три страны света
Шрифт:
— Ну, не надо! я все брошу! — в отчаянии закричал Митя, схватив себя за голову. — Я дурак, ну, где мне, нищему, быть художником!
И он, весь дрожа, сел у стола, взял палитру и краски и с язвительной улыбкой смотрел на неоконченную копию толстой купчихи.
Под окнами раздались печальные звуки «Лучинушки». Катя вздрогнула и, сказав решительно: — Я завтра не пойду! — выбежала от брата. Он бросил далеко от себя палитру и кисть и страшно закашлялся.
В это время старушка с принужденно веселой улыбкой вошла в комнату, но продолжительный
— Митя, полно работать, — нежно сказала она, — ляг… хочешь, я тебе грудного чайку сделаю? самовар не остыл еще.
— Не надо! — слабо отвечал Митя.
— Катя и старушка по-прежнему уселись у стола и молча работали. Наконец старушка посмотрела на часы и, зевая, сказала:
— Ого! скоро десять часов. Митя! Митенька! не хочешь ли поужинать?.. а?.. Чай, простыли, — продолжала она, рассуждая сама с собою. — Я чуть только протопила сегодня печку-то.
— Нет, я ничего не хочу! — отвечал Митя. Старушка покачала головой и, обратясь к Кате, спросила:
— А ты хочешь ужинать? Катя замотала головой.
— Ну, и я тоже не буду, — сказала старушка. — Оно и лучше: завтра, небось…
И старушка нахмурилась и договорила шепотом:
— Завтра, небось, придет опять Дарья к нему, надо позавтракать дать!.. Господи! кажись, я бы лучше согласилась, чтоб дочь моя умерла, чем этакой сделаться, как она. И что за охота Мите непременно ее брать? чай, есть и другие натурщицы.
Сильный кашель раздался за перегородкой, и Митя сказал:
— Что вы все бормочете? пора бы вам спать!
— Ну, что я такое сказала, Митя? — разгорячась, возразила старушка. — Уж нынче ты мне рот не даешь раскрыть, — продолжала она запальчиво. — Право, ты такой чудной стал! уж не приворожила ли она тебя? слова не дашь сказать о ней! уж как хочешь, а она нехорошая женщина! вот что!
Старуха спохватилась и со страхом ожидала ответа на свои слова.
— Как вам не стыдно! ну, не все ли равно трудиться? ведь она тоже себе хлеб достает. А вы как наладили на одно, так вот ничем вас не разуверишь. И что она вам такое… разве она что дурное делает?
Митя тоже горячился.
— Уж ты мне лучше не говори, не говори о ней, — вся покраснев, перебила его старушка. — Я вот что тебе скажу, — продолжала она решительным голосом: — если, боже упаси, что случится… Она уж хвастает и нос подымает у меня в доме… я брошу все!.. я в богадельню пойду, а уж жить с такой женщиной не буду! да, не буду!
И старушка застучала кулаком по столу и залилась слезами.
Катя во все время, пока разговаривала старушка с сыном, зажав уши, лежала головой на столе, и когда старушка заплакала, она вскочила со стула и выбежала в кухню.
Старушка продолжала всхлипывать и говорила:
— Ты, кажется, брат Катин, и на порог бы ее не должен пускать. Она, чего доброго, и ее такой же сделает. Я слышала, каково тихонько куда-то звала Катю танцевать! Митя! Митя! смотри! —
За перегородкой была мертвая тишина, никакого ответа. Старушка позвала Катю и очень рассердилась, заметив, что у ней красны глаза.
— Господи, уж мне нельзя слова сказать! ну, зачем замечать, что я сержусь! старый человек иногда неволен в своих словах!
И добрая старушка, при глубоком молчании сына и дочери, искренно обвиняла старость и сердилась от души на нее.
Пришло время ложиться спать. Катя постлала постель на диване для своей матери, которая этим временем стояла на коленях у образа, шептала молитву и усердно клала земные поклоны. Окончив молитву, старушка поправила себе подушки и нежно сказала:
— Митя, прощай!
— Прощайте, маменька! — глухим голосом отвечал Митя.
Катя поцеловала у старушки руку. Старушка заботливо перекрестила свою дочь. Кряхтя улеглась она в постель, а Катя в головах ее сделала себе из стульев кровать и тоже легла. Старушка, засыпая, рассуждала:
— Ну, вот мало, мало, а пойдет фунт мыла — сорок копеек, на реку два гроша, да поденщице четвертак, а еще, чего доброго, одним днем не управится. Катя, а сколько чистых рубашек у Мити осталось? а?
Катя, закутавшаяся в одеяло с головой, отвечала:
— Две!
— Ах, господи! надо скорее вымыть белье-то. Господи, господи! — позевывая, повторяла старушка.
Наконец в комнате настала тишина. Старушка и Катя уже не ворочались на своих постелях. Митя тихо вышел из-за своей перегородки и подошел к постели матери. Старушка вздрогнула и, открыв глаза, перекрестилась
— Ах, господи! Митя! — сказала она. — Я тебя испугалась, вздремнула.
И она, протирая глаза, старалась улыбнуться.
— Прощайте!
И Митя поцеловал мать, которая, обхватив шею своего сына, нежно его целовала в лоб и в глаза и шептала дрожащим голосом:
— Митя, голубчик, не сердись на свою ворчунью мать! ну, ты знаешь, я старый человек, да еще горе, я вот разворчусь да надоедаю вам!
— Маменька! не сердитесь вы на меня, — сказал он голосом, полным глубокого чувства.
— Чего сердиться?
И старушка еще жарче стала целовать своего сына, который также отвечал ей ласками. Она с радостью поглядела ему в глаза, пригладила его длинные волосы и с упреком сказала:
— Ну, что ты, Митя, все худеешь! ты береги себя, я уж стара, — тихо прибавила она, — ну, если что случится, что тогда будет с ней?
Она указала головой на Катю и продолжала чуть слышно:
— Иван Карлыч вот уж сколько раз мне говорил, что желает на ней жениться, и давно бы женился. Да уж мы, верно, такие несчастные. Ведь, право, отчего же это? а, Митя?.. Все шло хорошо, а как задумал он жениться, отец у него умер, банкрут оказался, магазин закрыли. Нищий просто стал, как и мы. А я было уж радовалась: думала себе, устрою Катю, легче тебе будет; ан нет, еще хуже стало!