Том 9. Жизнь Матвея Кожемякина
Шрифт:
Бурмистров покачнулся и, схватясь одеревеневшими пальцами за спинку кровати, свалился на постель.
Когда вошёл Четыхер, а за ним в двери явились длинные белые фигуры Фелицаты, кухарки и девиц — он сидел неподвижно, закусив губу, и тупо рассматривал голову Девушкина на полу у своих ног.
— Ты что сделал, пёс? — спросил Четыхер.
Бурмистров взглянул на него, вскочил и прыгнул вперёд, точно цепная собака, но дворник оттолкнул его ударом в грудь.
Женщины выли, визжали; Четыхер что-то кричал, вытягивая к Бурмистрову длинную руку, потом вдруг все, кроме дворника, исчезли.
На столе, вздрагивая, догорала свеча, по серой скатерти осторожно двигались тени, всё теснее окружая медный подсвечник. Было тихо и холодно.
Вавила поднялся с пола, сел на кровать, потирая грудь, негромко спросил:
— Неужто — до смерти?
— Я тебе, пёс дикой, говорил: её — бей, а его не тронь! — укоризненно сказал Четыхер.
— Я не бил! — проворчал Вавила.
Не спуская с него глаз, дворник нагнулся, пощупал тело Симы и сказал, выпрямляясь:
— Не дышит будто? Водой бы его, что ли? — и, разводя руками, продолжал удивлённо: — Ну и дурак ты, собака! Какого парня, а? Середь вас, шалыганов, один он был богу угодный! Связать тебя!
Упираясь руками в кровать, Бурмистров сидел и молчал. Дворник подвинулся к нему, взял со стола свечу, осветил лицо, увидал на лбу его крупные капли пота, остановившиеся глаза и нижнюю челюсть, дрожавшую мелкою дрожью.
— Что, дурак, боишься? — спросил он, ставя свечу на стол. — Ещё с ума сойдёшь — хорошо будет!
Он прислушался — в доме стояла плотная, непоколебимая тишина, с улицы не доносилось ни звука. Потом он долго и молча стоял среди комнаты, сунув руки в карманы и глядя исподлобья на Бурмистрова, — тот сидел неподвижно, согнув спину и спустя голову.
На лестнице раздались тихие шаги — кто-то шёл во тьме и сопел.
— Это кто?
— Я, — тихо ответил голос Паши.
— Ну?
— Нету полицейских!
— В город надобно бежать.
Через несколько минут Паша тихонько сказала:
— Куда мне деваться, дядя Кузьма? Мне боязно!
— Сядь на лестницу и сиди! Я — тут!
— С кем ты говоришь? — вдруг тихонько спросил Бурмистров.
— А тебе какое дело?
— Ты бы со мной поговорил…
— Больно нужно! — проворчал Четыхер, но тотчас же строго спросил: — Пошто человека убил?
— А я знаю? — как сквозь сон ответил Вавила. — Нечаянно это! Так уж — попал он под колесо, ну и… Что мне — он?
Бурмистров завозился на постели, тяжко вздыхая, и тихо предложил:
—
— Как же! Ишь ты! — сурово воскликнул Четыхер. — Разве это можно трогать до полиции?
— Шла бы эта полиция, что ли, уж…
— Что, мучит совесть-то?
— Нет! — не сразу ответил Бурмистров. — А так, как-то… Ведь верно, он был не вредный человек…
Огонь свечи затрещал, задрожал и погас.
— Ну, вот тебе ещё, чёрт те, — проворчал Четыхер.
Вавила сел на постели, подобрав под себя ноги, скрестил руки на груди, а пальцами вцепился в плечи свои. Он стучал зубами и покряхтывал.
— Затворить бы дверь…
— Чего? — спросил Четыхер и, не получив ответа, угрюмо молвил: — Ты, гляди, не вздумай бежать али что! Ты сиди смирно!
— Бессмысленный человек, — куда я побегу? Хошь — сам пойду в полицию?
— Ладно! Сиди, знай…
— Ты думаешь — рад я, что всё это случилось? — бормотал Вавила, видимо, боясь молчания. — Зачем Глашка сделала это?
— Озорники вы тут все!
— Погубил я свою жизнь!
Четыхер спокойно отозвался:
— А ты думаешь что? Конечно, погубил!
Снова оба замолчали. Тьма линяла за дверью, в коридоре её уже сменил сероватый сумрак. Нехотя, но громко заскрипели ступени — кто-то медленно поднимался по лестнице.
— Это кто? — спросил Четыхер.
— Охотник! — тихо ответила Паша за дверью.
В двери над головой Четыхера вспыхнуло пламя спички, осветив кривое лицо Артюшки Пистолета, — дворник тяжело приподнялся на ноги и сказал с удовольствием:
— Во-он как, ружьё принёс…
— Я в лес шёл, — объяснил Артюшка, — а Матрёна Пушкарева кричит — иди к нам! Где Вавила?
— Я тут! — отозвался Бурмистров скучным голосом.
— Что, брат?
Вавила заворочался, раздражённо говоря:
— Кузьма, к чему тут темнота? Огня надобно!
В поредевшей тьме было видно, как он взмахивает руками, стоя на коленях посредине кровати.
— Вот, Артюша, достигла меня судьба, через бабу достигла, как и следовало…
— Замолол! — презрительно воскликнул Четыхер. — Пашуха, подь-ка и впрямь, тащи огня! — И деловито объяснил Артюшке: — Одним-то нам и при огне боязно было…
А Бурмистров продолжал, обиженно и поспешно:
— Я ведь знал, что просто с ней не кончишь, — так оно и вышло! А уж Семён, ей-богу, не знаю как попал, он совсем посторонний! Это правильно сказал Кузьма — надо было Глашку убить!
— Ничего я не сказал! — грубо прикрикнул Четыхер, подвигаясь к нему.