Том седьмой: Очерки, повести, воспоминания
Шрифт:
– Да! и правильно! Перестанешь смеяться, как вон эдакие новые умники (он кивнул на Крякова, а Кряков в ответ кивнул ему) придут к тебе да объявят, что дом твой в Большой Конюшенной не твой, а их; что все общее… А тебя вытолкают вон! Будет тогда «весело»!
– Господи помилуй! Что ты это на ночь пугаешь! – говорил Сухов. – Слышите, что он говорит! – обратился он к Уранову и генералу. – Не бойся, мой друг, – прибавил он успокоительно, – все эти отрицатели и разрушители, если не обо что-либо другое, так о собственность лоб себе разобьют!
– Я старее
– И говоришь по опыту, что ли?
– Бог миловал пока, а коли вы так равнодушно глядите на все затеи да идеи этих мальчишек, что величают себя новым поколением, и мер не принимаете… так дождетесь, что и у нас заведут коммуну! Смотри-ка, что теперь делается! Старших нет, перемерли, учить уму-разуму некому! Что, если бы они восстали из гробов!..
– Их теперь посадили бы в кунсткамеру, а с ними и вас! – сказал Кряков.
Красноперов рассердился, особенно когда это замечание встретило смех даже около него.
– А вас, милостивый государь, и всех подобных вам сочинителей, которые так рассуждают, уж, извините, я бы не туда посадил! – горячо заметил он учительским тоном.
– Сажают, успокойтесь, господин Фамусов: вы еще не все перевелись на Руси!
139
Все смеялись, глядя на задор противников,
– Что это, как здесь весело сегодня! – повторил Сухов.
– Ты не обижайся, Иван Петрович! – шепнул хозяин старику, – лучше послушаем! Любопытно, до чего он договорится.
Но Красноперов не слушал.
– Что смеетесь! – говорил он раздражительно гостям постарше, – вы ему в руку смеетесь и угождаете новому поколению; да, вы унижаетесь перед ним, стыдно показаться отсталыми! Что? неправда?
– Что ты! – внушительно сказал хозяин, – что нам за надобность угождать, ведь мы не ребята; чего нам заискивать у нового поколения? Мы его не боимся и ничего не ждем от него дурного. – Вон он (он указал на племянника) тоже новое поколение: что ж, дурен, что ли? В большинстве и все они такие, и дай бог, чтоб были такие.
– Кланяйся и благодари! – сказал Кряков, погладив студента по голове.
– Какая же нам причина потакать таким ужасам, какие ты рассказываешь? – продолжал Уранов.
– Какая причина… изволь, я скажу.
– Говори.
– Вы все сами нигилисты, вот что! – брякнул он.
Все весело, со смехом, глядели на него.
– C’est trop fort!1 – заметили на другом конце стола.
– Как так! Бог с тобою! – говорил Уранов. – Объяснись, пожалуйста!
– Да так! вы сами заодно с этими новыми. Кто больше, кто меньше… но все, все! Например, иные из вас – и я знаю кто – веруют в бога по-своему, а не так, как указывает православная церковь; ходят раз в год на исповедь, «для примера» – говорят; другие исповедуют противный господствующему строю правительства образ мыслей и рассуждают об этом под рукой с приятелями, а сынки слушают да на ус мотают! Что мудреного после этого, что они не признают и не уважают ничего и никого!
Все смотрели на него с любопытством и слушали с улыбкою.
140
– Вот
– А печать поддерживает, подстрекает! – говорил Красноперов.
– Нельзя ли указать, где и как?
– Да везде! Где я теперь припомню? Да и припоминать нечего.
Красноперов очевидно затруднялся.
– Чего тут указывать, все никуда не годится! – ворчал он. – Вот Николай Иванович или Фаддей Венедиктович, те сейчас бы указали, за словом в карман не полезли бы! Я не цензор – что мне!
Он не знал, что сказать. Но заговорил неожиданно новый собеседник. Это был худощавый господин в синих очках, с легкою проседью, в бакенбардах, с гладко выбритым подбородком, прилично одетый. Он все молчал и слушал прилежно, смиренно потупляя взор в тарелку и по временам вглядываясь из-под очков то в того, то в другого из собеседников.
– Вы изволите спрашивать подтверждение тому, что Иван Петрович излагали сейчас насчет распространения путем печати превратных идей… – сказал он вкрадчиво журналисту.
– Да-с! не возьмете ли вы на себя труд доказать, чем это подтверждается в печати?
– Нет-с, нет… положительным образом не подтверждается, это точно-с…
– Вот видите! – сказал журналист Красноперову.
– Противного религии, – продолжал новый собеседник, – в печати нет-с, это правда. Оно и понятно: не позволили бы. Но зато ни один журнал не ополчается и за религию…
– Зачем же, когда вы сами говорите, что на нее не нападают?
– Не нападают, это так-с, – продолжали синие очки, – но упадок религиозного начала в обществе ощутителен, а поддержки ему никакой нет… Например, в журналах, – и в вашем тоже, извините, – на трех-четырехстах страницах нигде не встретишь, чтобы упоминалось имя божие. Это очень знаменательно…
Все с любопытством глядели на него и на журналиста.
141
– Dieu-dieu-dieu-dieu!1 – зачастил кто-то в конце стола.
– Что, не правду я говорил? – подтвердил Красноперов. – Не я один, а и другие заключают…
– Я ничего не заключаю-с, я только хотел бы прояснить этот вопрос из любопытства… – поспешно прибавил гость в синих очках.
– Кто это? – вполголоса спросил генерал у Сухова про синие очки.
– Не знаю! – сказал тот. – Надо спросить Григория Петровича.
– Сикофант, разве не видите! – вдруг брякнул Кряков, услыхавший вопрос генерала. Чешнев даже слегка вздрогнул.
– Что это, фамилия, что ли, его? – спросил генерал и немного смутился, когда некоторые засмеялись и даже Чешнев улыбнулся.
– Нет! это имя ему при крещении нарекли! – добавил Кряков.
Все старались сдержать смех.
Гость в синих очках, должно быть, не слыхал.
Уранов тихонько объяснил, что фамилия его Трухин.
– Он служит у Алексея Петровича, – прибавил он, – тот прислал его на чтение вместо себя; он говорил, что этот господин все печатное читает; ни слова не пропускает, все знает и ему обстоятельно докладывает, так что тому ни газет, ни журналов читать самому не нужно.