Томагавки кардинала
Шрифт:
Дождливой октябрьской ночью грохнуло пятнадцатисантиметровое баковое орудие крейсера «Юнона», дав сигналу к штурму Зимнего дворца, за окнами которого беспомощно ждали свои участи министры Временного правительства.
Это стало концом старой России и началом кровавой гражданской войны.
1920 год
Неказистый грузопассажирский пароход под французским флагом, служивший всю Мировую войну военным транспортом и при этом избежавший смертного поцелуя торпеды с германской субмарины, медленно раздвигал тупым носом мелкую рябь Мангатан-Бэ. На его палубе было людно: пассажиры, измученные двухнедельным переходом через
Нуво-Руан равнодушно встречал гостей — сумрачный город привык к нескончаемому потоку беженцев из разорённой войной Европы. Сетка дождя казалась маской, накинутой на причалы и на размытые силуэты домов; маской, из-под которой на приезжих бесстрастно взирали холодные глаза: ты приехал, и ладно, живи, как знаешь и сумеешь — здесь у каждого есть шанс, но здесь никто никому не помощник.
Усталый человек в чёрной морской шинели стоял у леера, поддерживая под локоть женщину в потёртой шубке и белом пуховом платке. Человек это был ещё молод, но жизнь уже помяла его от души — промозглый осенний ветер шевелил рано поседевшие волосы его непокрытой головы. Женщина тоже была молодой, но выглядела предельно измученной — никто не узнал бы в ней сейчас ту наивно-радостную гимназистку, три с половиной года назад жадно вдыхавшую воздух свободы и раздававшую гвоздики на улицах такого далёкого теперь Петрограда.
Они оба молчали, глядя на зеленоватую, словно вылезшую из воды, статую Свободы — подарок Англии Объединённым Штатам к столетию независимости бывших французских североамериканских колоний. Статуя обосновалась на месте старинного форта, её домашний островок называли Иль де ла Либертэ, и никто уже не вспоминал, что когда-то этот остров назывался островом Рембо — майор Луи Рембо хоть и защитил Нуво-Руан от атаки англичан, зато потом он сражался под знамёнами короля Франции против борцов за свободу Америки, и этого ему не простили.
Пароход ткнулся в причал, уцепился за него тонкими щупальцами швартовых и напоследок шумно вздохнул машиной, словно усталая лошадь, наконец-то добравшаяся до конюшни. Подали трап, к нему вдоль бортов потянулись вереницы людей, толкая друг друга, — они спешили поскорее ступить на землю обетованную.
— Влади… мир Макаруа… — запинаясь, прочёл иммиграционный чиновник. — Вы из России, мсье? И ваша жена — тоже?
— Мы оба из России, мсье, — сухо ответил седой человек в шинели морского офицера. — Мы покинули её полгода назад.
Чиновник посмотрел на них с интересом — нечасто в Америку прибывают беженцы из страны, в которой творится чёрт знает что, — но натолкнулся на льдистый взгляд офицера и воздержался от дальнейших вопросов. В конце концов, какое ему дело до этих русских? Документы у них в порядке, а откуда они, что с ними было, и что будет дальше — какая разница?
— Добро пожаловать в Объединённые Штаты Америки, — чиновник шлёпнул печатью и улыбнулся казённой улыбкой. — Желаю вам удачи, мадам и мсье.
— Благодарю, — сын русского адмирала чуть поклонился, взял паспорта и тронул свою спутницу за рукав. — Пойдём, Лизонька, — нам далеко идти.
…И они пошли по американской земле, оставив за спиной океан и Россию, любовь и ненависть, горечь поражения и боль утраты. Чиновник проводил их взглядом и вернулся к своим обязанностям — в очереди на контроль стояли сотни и сотни людей, жаждавших начать в Америке новую жизнь.
…Красный командир Игнат Лыков был убит при штурме Перекопа, так и не увидев своего маленького сына, которому в день гибели отца исполнилось два с половиной года.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. ЧУМА ВО ВРЕМЯ ПИРА
1929 год
Эжен
Эжен с детства привык жить среди незыблемых законов мира, стоявшего на деньгах. В этом мире всё было понятно и просто: каждый талер должен расти и распухать, принося прибыль. Талеры трудолюбивыми пчёлами со звоном-жужжанием вылетали из ячеек-сейфов банка-улья и возвращались обратно, неся нектар-прибыль, собранный на цветущем лугу под названием Объединённые Штаты Америки. Луг этот был огромен и обилен, и расширялся с каждым годом, постепенно вбирая в себя соседние лужайки, над которым кружили пчёлы-франки, пчёлы-фунты и пчёлы-марки, обитатели похожих ульев. Пчёлы-соседи не слишком радовались визитам заморских гостей, но пчёлы-талеры не обращали на это внимания: они брали своей энергией и нахальством, особенно после того, как европейские пчёлки насмерть перессорились из-за мировых делянок и усеяли их миллионами своих трупиков. Всё шло по законам природы: побеждал сильнейший, и душистый мёд заполнял соты американского улья, где выкармливались всё новые и новые личинки-талеры.
Выбрав стезю биржевого дельца, Эжен Денёф ни разу в жизни не испытал сомнений и колебаний: он был уверен в том, что деньги — сила сама по себе, что они самодостаточны, и поэтому нет никакой необходимости ломать себе голову над вопросом, откуда они берутся: главное, чтобы их было как можно больше. Эжен не обращал внимания на неодобрительные взгляды тётушки Катрин и на молчаливое презрение её мужа-креола — нравится этим старым чудакам жить в глуши, среди дикарей, и гордиться тем, что они зарабатывают себе на хлеб своими руками, и пусть. А он, Эжен, будет зарабатывать своим умом, за месяц сколачивая азартной игрой на бирже больше, чем эти старомодные идеалисты сумели заработать за всю свою жизнь. И только однажды в юности ему стало как-то не по себе, когда дедушка Батист, просмотрев «Биржевой вестник», усталым жестом снял пенсне и сказал, глядя на внука: «Это странно, Эжен: химические концерны, заводы «рено» и судостроительные верфи гордятся прибылью в пять процентов, рост национального дохода на те же пять процентов считается прекрасным показателем, а банк Леграна, — старик подчеркнул жёлтым ногтем строчку в газете, — обещает вкладчикам десять, двенадцать и даже пятнадцать процентов годовых! И так продолжается из года в год — откуда берётся такая прибыль, и что за этим стоит? Я стреляный волк, малыш, — я нутром чую здесь какой-то капкан, пружина которого взводится. И этот капкан когда-нибудь щёлкнет, и горе тому, кто не успеет вовремя убрать лапы. Думай головой, Эжен…».
Но это неприятное ощущение было мимолётным, оно быстро прошло, и Эжен Денёф, в очередной раз снимая сливки с удачной биржевой операции, так и не задумался головой, что за деньгами, рождёнными курсовой разницей стоимости проданных и купленных акций и увеличившими его банковский счёт, нет ничего: ни построенных домов, ни сшитых брюк, ни выращенного хлеба. Среди рабочих пчёл появлялось всё больше трутней, не приносящих в улей ни капли мёда, но требовавших свою долю — и немалую! — и оттиравших от кормушки скромных трудяг. И по тому же самому закону природы, в который свято верил Эжен Денёф, этот растущий перекос должен был вызвать стихийное бедствие, рано или поздно. И время пришло: внезапно, как гром среди ясного неба…