Томас Мюнцер
Шрифт:
Возвратившись в Виттенберг, Лютер обрушился на преступные новшества фанатиков. Он судил всякое проявление бунтарского духа. Даже реформа церковных служб преждевременна и должна быть отменена. Он восстановил старые обряды — сделал именно то, что требовало от курфюрста имперское правительство. Иконы, которые не были разбиты и сожжены, водворены на прежние места.
Доктор Мартин любил рассуждать о праве человека свободно излагать свои мнения. Но чего стоила провозглашенная им свобода! Инакомыслящим Лютер не давал открыть и рта. Действуя исподтишка, он добился, что курфюрст запретил Карлштадту выступать с проповедями. Он яростно нападал на
В конце апреля Лютер вместе с епископом мейссенским и еще одним видным папистом-профессором — подходящая компания — отправился в поездку по стране. Он помогал восстанавливать католические обряды и искоренял в душах верующих ростки крамолы и непокорности. Неспроста он несколько дней подряд выступал в Цвиккау с проповедями. Он весьма старался, но не был уверен в успехе. Ему пришлось признать, что жители города очень сильно заражены пагубными идеями Мюнцера.
Тяжелый это был год. Бесконечные дороги, постоянные опасности, лишения, горькая нужда. Но Томас не жаловался: святое дело требует самоотверженности. Он не жил подолгу в одном и том же городе. Иногда он уходил сам — широка Германия, и везде нужны слова правды! — но чаще ему приходилось убираться не по собственной воле. Среди сотен людей, которых он хотел приобщить к борьбе, нередко встречались доносчики и соглядатаи.
Летом он обосновался в городке Нордхаузен, но пробыл там недолго и уже в сентябре был вынужден его покинуть. Он ходил по Тюрингии и Саксонии и распространял идеи народной реформации. Его всегда окружали слушатели,
В чем настоящая вера? Книжники твердят, что в духовном царстве все христиане равны и свободны, а на земле каждый должен довольствоваться существующим. Для спасения души неважно, кто ты — раб или властитель. Крепостной, если он истинно верующий, уже свободен. Поэтому надо в этом мире терпеливо сносить и неравенство и несвободу.
Но разве этого ждет народ? Бедные люди городов и сел, сверх всякой меры обремененные различными тяготами, хотят добиться подлинной свободы. Они только еще начинают этого требовать, а Лютер с толпою верных мудрецов уж тут как тут. Они тычут пальцем в толстенные книги и вопят на всю Немецкую землю, что грех смешивать духовное с мирским и обосновывать Евангелием законность перемен. Без передышки они увещевают, вразумляют, предостерегают: сам дьявол глаголет устами тех, кто уверяет, будто господь повелел людям и на земле быть равными и свободными.
Лютеровы книжники помогают тиранам оставаться на старом пути. Нет, настоящая вера в ином — в том, чтобы полностью освободиться и все сделать общим. Это поймет и турок.
Ветер гнал по дорогам желтые листья. Ночи стояли холодные. Зима была не за горами, когда Томасу сообщили, что в Галле, в церкви, принадлежащей женскому монастырю, освободилось место душеприказчика. Прежний священник махнул рукой на обет безбрачия, женился и уехал. Аббатиса не возражала, чтобы его заменил Мюнцер, лишь бы он не обходился слишком дорого.
С волнением приехал он в Галле. Все здесь было ему знакомо: и величественная Красная башня на рыночной площади и городские закоулки. То тут, то там он натыкался на груды камня и штабеля досок. Теперешний владыка, кардинал-архиепископ
Много воспоминаний было у Мюнцера связано с Галле. Именно здесь десять лет тому назад, совсем еще молодым человеком, он составил заговор против архиепископа Эрнста. Здесь впервые попытался он создать свой тайный союз. Его постигла неудача, и ему пришлось бежать. Правда, Эрнст вскоре умер, но Томас не рискнул тогда возвращаться.
Обязанности Мюнцера были невелики и оставляли ему много свободного времени. Все его помыслы принадлежали борьбе: он восстанавливал старые знакомства и терпеливо работал над созданием «Союза избранных».
Никого из ученых Виттенберга Мюнцер не ценил так высоко, как Андреаса Карлштадта. Томас не закрывал глаза на серьезность разделявших их разногласий, но был убежден, что их удастся преодолеть. Карлштадт воспринял кое-что из его идей. Да, он не против по-новому толковать немецких мистиков, бороться с идолопоклонством папистов и прислушиваться к «живому слову» бога. Но и Карлштадта отпугивало, что в устах Мюнцера библейские тексты превращаются в опасную политическую программу. Богу — божье, а кесарю — кесарево! Карлштадт был теологом до корней волос. Его волновали догматы веры и этические учения. Он настойчиво искал пути к моральному совершенству.
Он поддерживал с Мюнцером переписку, но не особенно оживленную. Ему и так приходилось выслушивать упреки, что он заодно со смутьянами из Цвиккау. Томас всегда отвечал на письма Карлштадта. Но тот такой аккуратностью похвастаться не мог. Мюнцер жаловался, что подолгу не знает, что с Карлштадтом, — жив он или мертв, носит по-прежнему духовное платье или стал мирянином.
В конце декабря Томас получил весточку от Карлштадта. Брат Андреас приглашал его к себе. У него под Виттенбергом сельский домик, там ждет Мюнцера радушный прием. В письме были нотки, которые встревожили Томаса. Карлштадт слишком настойчиво советовал подавлять все бурные страсти, чтобы достичь благословенной отрешенности: здесь, на земле, человек не обретет внутреннего совершенства, о котором говорит Мюнцер.
«Мы обитаем в стране смерти, — писал Карлштадт, — и поэтому Христова справедливость не может в нас восторжествовать, пока длится жизнь во плоти…»
Откуда эта безысходность? Тяжко было думать о Карлштадте, этом живом человеке и яром спорщике, как о проповеднике бездеятельности и покоя. Уж не повлияла ли на него так сильно травля, которой его подвергли виттенбергские коллеги?
В домике Карлштадта на всем лежал отпечаток нарочитой простоты. Хозяин вырядился в потертый кафтан, а его жена отнюдь не походила на важную матрону — молодая некрасивая женщина в домотканом платье.
Томас, разумеется, ничего не имеет против скромности. Он тоже не терпит пышных нарядов и щегольства. Опрощение поможет обрести блаженство? Он не возражает. Но и отрешенность бывает разной. Одно дело отказываться от всего личного ради непримиримой борьбы за общее благо, другое — искать спасения души в бегстве от деятельной и целеустремленной жизни. Много ли будет крестьянам проку, если один из самых глубоких и честных умов Германии, для которого его поле — это окруженные народом кафедры и печатные станки типографий, станет, стремясь к внутренней гармонии, только ходить за плугом и подрезать виноградник?