Томми и К°
Шрифт:
— Ведь это так понятно! — открыла она как-то душу своей закадычной приятельнице. — Мужчинам в истории человечества предоставлено две разновидности любви, и они выбирают ту или другую в соответствии со своими возможностями и темпераментом: мужчина может пасть на колени в своем обожании физической красоты (ведь природа полностью исключает умственную красоту женщины!), или же мужчина может испытывать блаженство, беря под сильное крыло слабое и беспомощное существо. Так вот, ни то, ни другое влечение мне не подходит. Во мне нет ни прелести, ни красоты, и привлечь мужчину мне нечем...
— У каждого, — напомнила ей, желая ободрить, ее закадычная приятельница, — свое представление о красоте!
— Моя дорогая, — жизнерадостно отозвалась мисс Рэмсботэм, — но это должно быть представление такой широты и глубины, какое Сэму Уэллеру, по его честному признанию, не было свойственно. Эдакое во много тысяч раз увеличенное
Мне кажется, — вспоминала мисс Рэмсботэм, — пусть это не прозвучит неким хвастовством, но я уже могла бы однажды обзавестись своего рода супругом, если бы Судьба не указала мне на необходимость спасти его. Мы познакомились с ним в Хюйсте, небольшом, тихом курортном местечке на побережье Голландии. Он вечно ходил за мною по пятам, временами весьма одобрительно поглядывая на меня украдкой. Он был вдовец, славный такой человечек, и очень заботился о трех своих прелестных детишках. Они все меня ужасно полюбили, и, честное слово, мы бы, наверное, с ним поладили. Ты же знаешь, я очень уживчива. Но этому не суждено было статься. В одно прекрасное утро он стал тонуть, и, на беду, вокруг не оказалось никого, кроме меня, кто умел бы плавать. Я понимала, к чему все это приведет. Помнишь комедию Лабиша «Путешествие месье Перришона»? Естественно, спасенному мужчине неприятно, что кому-то пришлось спасать его жизнь. И можешь себе представить, до какой степени неприятно, если этот кто-то оказывается женщиной. Но что мне было делать? Я потеряла бы его в любом случае — если бы он утонул или был бы мною спасен. И поскольку выбора у меня не было, я его спасла. Он ужасно меня благодарил и отбыл на следующее утро.
Такова уж моя судьба, — продолжала мисс Рэмсботэм. — Ни один мужчина никогда в меня не влюблялся, и ни один никогда не влюбится. Когда я была помоложе, то очень из-за этого огорчалась. Девчонкой я многие годы лелеяла в сердце случайно подслушанные мною слова моей тетки: они однажды шептались с моей матерью за вязанием, считая, что я не слышу их разговора. «Что сейчас можно сказать, — тихонько говорила тетка, не сводя глаз с мелькающих спиц, — дети так меняются с возрастом. На моих глазах дурнушки вырастали в настоящих красавиц. Я на твоем месте не стала бы так переживать, тем более заранее». Моя мать была совсем недурна собой, а отец был просто красавец; казалось, мне было на что надеяться. Я воображала себя гадким утенком из сказки Андерсена и каждое утро, едва проснувшись, подбегала к зеркалу, пытаясь убедить себя, что наконец-то и я покрываюсь лебедиными перышками.
И мисс Рэмсботэм смеялась весело и от души, потому что жалости к себе в ней уже не было и следа.
— Потом я обрела надежду с новой силой, — продолжала мисс Рэмсботэм свою исповедь, — черпая ее из книг некоего направления в литературе, популярного не нынче, а лет двадцать тому назад. Героиню этих романов никогда не отличала внешняя красота, если только читатель, подобно их герою, не обладал чрезвычайно утонченной наблюдательностью. В героине было нечто большее, она была прекрасна внутренне. Я утрачивала ощущение времени, часами просиживая за чтением этих необыкновенных книг. Я убеждена, они помогли мне выработать в себе определенные навыки, которые и по сей день служат мне верой и правдой. Я завела себе за правило, если в нашем доме поселился молодой гость, непременно вставать поутру как можно раньше и неизменно появляться к завтраку свежей, бодрой, безукоризненно одетой и, по возможности, с блестящим от росы цветком в волосах, дабы показать, что я только что из сада. Подобные усилия, как правило, совершенно малозначащи для молодого гостя: сам он обычно спускается к завтраку поздно, причем с заспанным видом, потому ничего такого не способен заметить. Однако для меня самой это явилось отличной практикой. Теперь я неизменно, когда бы ни ложилась, встаю в семь утра. Я сама себе шью, в основном сама стряпаю и стараюсь, чтобы все об этом знали. Не могу не признаться, что неплохо играю на фортепьяно и пою. К тому же глупой меня никогда нельзя было назвать. У меня нет младших братьев и сестер, заботливой опеке над которыми я могла бы себя посвятить, однако вокруг меня в доме полным-полно кузенов и кузин, которых я, если уж на то пошло, порчу чрезмерным потаканием их прихотям. Дорогая моя, даже святоша на меня не позарится! Я не из тех женщин, которые умеют вертеть мужчинами. Они для меня — восхитительные создания природы, и в целом я нахожу их весьма неглупыми. Но сердца их отданы кокетке в кудряшках, которой требуется, чтоб ее подхватили с двух сторон под обе руки; она и есть их представление об ангеле. Ни один мужчина
— Ну вот ты сама все и объяснила, — заметила закадычная приятельница, некая Сьюзен Фоссет, подобие «тетушки Эммы» из «Журнала для дам», женщина приятная, но говорливая. — Ты слишком умна.
Мисс Рэмсботэм тряхнула головой.
— Чтобы влюбиться, надо уметь любить. Стоит мне задуматься об этом, как мне самой за себя становится стыдно.
По причине ли этой уверенности в том, что ей необходимо влюбиться, или просто нежданно-негаданно (этого она и сама, должно быть, сказать не могла), но чувство пришло к ней уже в зрелые годы, и потому было оно более сильное, чем приходилось ожидать. Одно лишь очевидно: в возрасте за тридцать эта умная, здравомыслящая, тонкая женщина принялась вздыхать, заливаться краской, вздрагивать и теряться при звуках некоего имени, внезапно став похожей на юную влюбленную девчонку.
Однажды туманным ноябрьским днем ее закадычная приятельница Сьюзен Фоссет принесла странную весть в свое богемное окружение, воспользовавшись возможностью, предоставленной ей приглашением Питера Хоупа на чаепитие, приуроченное к празднованию дня рождения его приемной дочери и помощницы в редакторском деле Джейн Хелен, в обиходе называемой Томми. Истинная дата рождения Томми была известна только небесам. Но поскольку лишенному супруги и наследника Питеру она явилась прямо из лондонского тумана именно вечером восемнадцатого ноября, постольку Питер с друзьями сочли, что день восемнадцатое ноября следует отмечать совместным сборищем.
— Рано или поздно это станет всем известно, — заверила Сьюзен Фоссет, — так что я могу вам рассказать: наша простофиля Мэри Рэмсботэм взяла и обручилась!
— Чушь какая-то! — невольно вырвалось у Питера Хоупа.
— Вот и я собиралась сказать то же самое, как только ее увижу, — заверила Сьюзен.
— И кто же? — поинтересовалась Томми.
— Ты хочешь спросить «с кем же», слово «обручилась» требует творительного падежа! — поправил ее Джеймс Дуглас Мак-Тир, обычно именуемый «Малыш», который сам по-английски писал лучше, нежели выражался.
— Я и хотела сказать, с кем же? — поправилась Томми.
— А сперва как сказала? — не унимался Малыш.
— С кем, мне неизвестно, — ответила закадычная приятельница мисс Рэмсботэм, с негодующим видом пригубливая чай из чашки. — С каким-нибудь неотесанным недоумком, который сделает ее несчастной на всю жизнь.
Сомервиль, адвокат без практики, заметил, что при отсутствии надлежащих фактов такое заявление преждевременно.
— Если бы имелось в виду нечто приличное, — вставила мисс Фоссет, — она бы так долго не темнила, не стала бы ошарашивать меня, словно гром среди ясного неба. С ее стороны не было ни малейшего намека, только час назад я получила эту писульку!
Мисс Фоссет извлекла из сумочки письмо, написанное карандашом.
— Думаю, ничего страшного не произойдет, если я зачитаю его, — оправдывающимся тоном заметила мисс Фоссет. — Вы сами сможете оценить, в каком состоянии пребывает наша бедняжка.
Оставив свои чашки, участники чаепития сгрудились вокруг мисс Фоссет.
«Дорогая Сьюзен, — начала читать она, — завтра я никуда не смогу пойти с тобой. Пожалуйста, придумай за меня благовидный предлог. Никак не могу припомнить, что именно состоится. Ты не поверишь, но я обручена — я выхожу замуж. Мне самой никак не верится. Живу точно во сне. Решила пока сбежать к бабушке в Йоркшир. Мне необходимо что-то предпринять. Мне необходимо с кем-то поделиться — ты прости, дорогая, но ты слишком рассудительна, тогда как я сейчас — такая безрассудная. Я все тебе расскажу при встрече — возможно, на будущей неделе. Я так хочу, чтобы он тебе понравился. Он так хорош собой и так умен — в своем роде. Не осуждай меня. Никогда не думала, что возможно такое счастье. Такое счастье ни с чем иным нельзя сравнить. Нет слов, чтобы его описать. Передай, пожалуйста, Беркоту, чтобы вычеркнул меня из списка участников конгресса антекваров-любителей. Я чувствую, что это сейчас не для меня Я так рада, что у него нет родственников — здесь, в Англии. А то бы я так ужасно волновалась. Еще вчера я об этом не могла даже и помыслить, а сегодня я хожу на цыпочках, боюсь проснуться. Не оставила ли я у тебя свою шиншилловую накидку? Не сердись. Если бы знала наперед, я бы все тебе рассказала. Спешу. Твоя Мэри». На конверте стоит «Мэрилбоун-Роуд», и шиншилловую накидку она у меня действительно забыла, следовательно, письмо и в самом деле от Мэри Рэмсботэм. В противном случае у меня возникли бы сомнения, — сказала мисс Фоссет, складывая письмо и пряча его обратно в сумочку.