Тонкая рябина
Шрифт:
— Ты это серьезно говоришь, Соня…?
Я кивнула.
— Смотри, не попади в беду, родная. Если верно, что полюбила другого, тут уж словами да уговорами не поможешь.
Он почему-то вышел в соседнюю комнату, но сейчас же вернулся.
— Соня, скажи… ты мне… изменяла?
Я только взглянула на него, ничего не сказала.
— Извини. Я и сам знаю, что нет.
Потом он ушел в штаб. Вернулся поздно. Сел за стол и закурил, первый раз за последние несколько лет. Коротко спросил:
— Кто
И хотя я все время ждала этого вопроса, мне стало неловко.
— Кравцов или… — он назвал тебя. — Я уверен, что это Радин. Не такая ты женщина, чтобы польститься на красивую физиономию Кравцова. Он дурак и бабник. А не ошибаешься ли? Может, показалась тебе это от нашей скукоты гарнизонной?
Как тяжело было слушать его слова, такие неожиданные и странные. Если б он обругал меня, ударил, было б легче.
Тяжело, Гриша, не спрашивай, — вырвалось у меня.
— И мне тяжело, Соня. Но я хочу, чтобы ты полюбила хорошего человека.
— Он хороший.
— Да, видать, крепко любишь. Меня так не любили, — медленно сказал он. — А не обманет он тебя? Ведь писатели, вроде актеров, вертопрахи.
Он снова было потянулся за папиросой, но затем резким движением смял коробку, переломил ее надвое и выбросил в окно.
— Чего это я разнюнился?
Он подошел ко мне, долго смотрел на меня, в я чувствовала себя маленькой, слабой, но не виноватой. Нет, Володя, я ни в чем не виновата.
— Когда думаешь ехать? — спросил муж.
— Как можно скорее. Так будет лучше для нас обоих.
— Легче будет тебе одной… Я-то останусь у разбитого корыта. Езжай, Соня, раз ты так решила. Одно только хочу тебе сказать — я буду ждать… Плохо тебе будет, увидишь, что ошиблась или он тебя разлюбит, все бывает на свете, — возвращайся. Ты для меня всегда будешь родной и любимой».
Вот так. Кто бы мог подумать, что в этом простоватом служаке столько такта и любви? Какой же я к черту инженер человеческих душ, думал Радин, если за неокладными, несколько примитивными беседами Четверикова не разглядел великодушного и благородного человека, каких не так уж и много.
«Через два дня я уезжаю в Ленинград, а 11-го, в среду, дневным поездом буду у тебя».
— Так, значит, в среду. Сегодня понедельник. Надо скорее привести квартиру в порядок, купить цветы… много цветов…
Понедельник и вторник прошли в хлопотах. Дворничиха, тетя Груша, вместе с дочкой навели блеск и чистоту во всей квартире Радина.
— Это хорошо, Владимир Александрович, что надумали жениться. Давно пора. Уж мы тут по двору не раз обсуждали насчет вас. А кто ж будет ваша невеста? Тоже по вашему делу, али как?
— Врач она, доктор зубной.
— Хорошее дело, — похвалила дворничиха. — А откуда приезжает?
— Из
Поезд прибывал в половине первого. Другой был вечером, и Радина уже беспокоило, как бы Соня не взяла билет на вечерний поезд. Обед, торт и конфеты были заказаны еще вчера.
Вторник был долгим и томительным. Время ползло так медленно, что Радин стал раздражаться. Вечером принесли телеграмму. «Выезжаю поездом 10 вагон 11 место 4 Москве буду половине первого целую Соня».
— Буду в половине первого, — машинально повторил он. — Все хорошо, надо только как следует выспаться.
— И чего вы такой беспокойный? Ну, прямо как в кино, когда артисты встречи играют. И поезд придет вовремя, и голубушка, жена ваша, в здоровий приедет, и все хорошо устроится — протирая суконкой дверные ручки, говорила тетя Груша.
— Да я не волнуюсь, но ведь… все-таки дорога.
— Понятно, Владимир Александрович. Давайте-ка букет сюда. Я его в воду положу… До поезда еще много, а он у вас в руках повянет.
В дверь позвонили, и дворничиха, держа в руках букет роз, пошла открывать.
В переднюю разом, отстраняя тетю Грушу, вошли два человека в штатском, третий остался на площадке.
— Гражданин Радин? — шагнув к хозяину, удивленному такой бесцеремонностью, спросил один из вошедших.
— Да… а кто вы? — еще не понимая случившегося спросил Радин.
— НКВД. Вы арестованы. Вот ордер на арест, — протягивая какой-то документ, быстро произнес второй. И сейчас же, не давая ему прийти в себя, спросил: — Оружие есть? — и с профессиональной ловкостью обшарил карманы на его груди и брюках.
— Позвольте… какой арест…. За что? — проговорил ошеломленный Радин.
— Тихо! — предостерегающе скомандовал второй. — Стойте на месте. Вы кто будете, гражданка? — обратился он к растерявшейся тете Груше.
— Дворничиха, — глядя округлившимися от страха глазами, еле выговорила она.
— Будете понятой при обыске. Я вас спрашиваю, гражданин, оружие имеется?
— Какое оружие… Вы что, с ума сошли? — обретя дар речи, возмущенно закричал Радин.
— Тихо, я говорю, гражданин Радин… Ордер на арест я вам показал, а виноваты вы или нет, разберут там.
Обыск длился недолго, не больше получаса. Перевернув постель, вывернув чемодан, раскидав книги и белье, агенты забрали рукописи, письма и черновые записи Радина.
— Распишитесь, гражданка, тут, — сказал один из них тете Груше, все еще судорожно сжимавшей в руке букет пышных красных роз.
Дворничиха дрожащими руками вывела свою фамилию в указанном месте и жалостливо поглядела на бледного, поникшего Радина.
— К ним жена приезжает… Через час здесь будет, — прошептала дворничиха.