Тонкий лед
Шрифт:
— Во, Клавдю судьба наказала!
— Ничуть. Дочуху любит. Ее все балуют, даже Вовка из Германии посылки ей шлет. Юрка, как ни квасит, о дочке помнит и не обижает никогда.
— И то ладно. Разбегаться не собираются?
— Нет. Грызутся, но живут. Дочь держит.
— Как назвали ее?
— Настенька она, Настасья, Анастасия!
— Хорошее имя. Пусть счастливой и здоровой растет. Авось, хоть один нормальный человек серед них будет.
Незадолго до освобождения к Варваре в зону приехали
— Чего прячешься? Коль приехал, что-то надо? Говори, что привело? — спросила мать сына.
— Дом твой сносить собираются. Взамен квартиру дадут. Ну, а одна получишь однокомнатную. Разве не обидно? Сама знаешь, где мы ютимся, почти в подвале. И шансов на получение другого жилья нет совсем. Заработков едва хватает на жратву. Пропиши нас у себя. Помоги хоть этим.
— Я отписала дом всем, кроме тебя,— поджала губы бабка.
— Мам, завещание можно переделать,— предложил старший сын.
— Нет, ребятки, не стану менять свое слово. Не могу простить. Болит сердце от обиды, что мой сын позволил чужой бабе ударить мать, а потом в тюрьму посадил. Пусть живет, как судьбой определено. Я ему помогать не стану.
— Ради Насти прости! — попросил старший.
— Не могу!
— Ты же мать, бабушка! Перешагни через свою обиду.
— Нет...
— Ты тоже виновата перед этой семьей. Все же они свои, помириться нужно.
— Ни в жисть. До смерти не прощу. Если б не нужда с квартирой, так и не появился б. Тоже мне — сын!
— Ты сама ему запретила.
— Если б не он, я тут не была б.
— Мам, ты самая лучшая, добрая, умная. Зачем нужно столько зла сеять вокруг? — услышала младшего.
— Не лижи мне жопу, она и так мытая! — обрубила зло.
— На, вот фотография дочки. Привез, чтоб глянула. Если ты так, то только на снимке увидишь ее,— сказал сын и, обратившись к братьям, добавил,— я во дворе вас подожду
Варвара не отдала фотографию. Держала ее при себе повсюду, не разлучаясь ни на минуту. Со снимка на бабку смотрели большие синие глаза. Они смеялись так знакомо, словно кто-то добрый снял со стены в доме Варину детскую фотографию и, переделав на цветную, вернул хозяйке на радость. На обороте снимка внучки было написано: «Бабулечка, я тебя люблю!»
«Настенька, зайка моя! Лапушка! Все я сделаю для тебя. Приму и прощу»...
...— Платонов, Вас Федор Дмитриевич вызывает! — услышал голос сотрудницы отдела в открывшуюся дверь.
— Егор, срочно мчи к Соколову!
— Зачем? Я же недавно был у него.
— Беги!
— Что случилось?
— Твой сын. С ним беда! Руки на себя наложил. Не знаю, сумеют ли спасти
— Хорошо! — крикнул уже снизу Платонов.
Александр Иванович встретил Егора хмуро. Пожав руку, позвал за собой в больницу.
— Он жив? — спросил Егор неуверенно.
— Сейчас даже не знаю. Когда я уходил, он дышал. Вены себе повредил, козел! Кровь так хлестала, всю камеру уделал. Да еще в больничку не хотел, упирался сволочь, спешил Соколов.
Когда Егор вошел в палату, Роман лежал под капельницей. Кроме врача, возле него дежурило два охранника, не сводившие с зэка глаз. Следили за каждым движением его.
— Ромка, зачем ты это сделал? — присел Егор поближе.
Зэк молчал.
— Опять потерял сознание. Слишком много крови потерял. Еще минут десять, и спасать уже было бы некого,— сказал доктор, тяжело вздохнув.
— С чего это он?
— Не знаю. Ко мне его принесли умирающим. Он и теперь не лучше.
— Чем он вены повредил себе? — спросил Платонов.
— Это не мудро. Без проблем мог справиться. Шконки в одиночках оббиты металлом. Что стоит задрать угол? Да и при себе имеют всякое. Как ни шмонают, все равно проносят с собой стекло и гвозди. Уж до чего только не додумываются наши люди, чтоб администрации насолить.
— Чтоб поплатиться жизнью? Странная логика...
— Это своего рода бунт. Протест против заточения! Так многие поступают в неволе,— говорил врач.
— При чем здесь администрация зоны? Не она осудила. Пусть бы на воле права качал. Здесь ничего не добьется! Наоборот, против себя настроит,— наблюдал Егор за Ромкой.
— Все так. Но эти люди отчаянные, смелые и часто бывают с нервными отклонениями.
— Вломить бы за такие фортели! Да по отклонениям! Просто устал от баланды. Захотелось жратвы повкуснее. Вот и все! Еще здесь он от работы откосит несколько дней. Передышку себе устроил по полной программе. А Вы говорите отклонения! — усмехнулся Егор и, глянув на Романа, поймал на себе его люто ненавидящий взгляд.— Верните его в камеру!
— Ну, нет! Я подчиняюсь распоряжениям Соколова. Не Вашим. К тому ж больного сейчас перемещать опасно, он под капельницей. Ему на восстановление потребуется время, и я буду настаивать...
— Доктор, тут не гимназия, а зона. Когда до Вас дойдет это? — злился Егор.
— Я понимаю! Но я — врач, а не судья. Потому буду настаивать на лечении.
— А если он у Вас все лекарства сожрет или украдет как в прошлый раз?
— В нынешнем комплекте страшнее поноса для него ничего не будет. Конец месяца, все закончилось,— развел руками доктор.