Тонкий лед
Шрифт:
— Может, Тамара вернется?
— Ты все ждешь ее, сынок? — подошла женщина к зятю.— Прости меня за глупую дочь. Ну, если б могла образумить дуреху! Так ведь не получится. Далеко она и не вернется к нам.
— Почему, мам?
— Ей нужен такой, чтоб в ежовых рукавицах держал бы ее! Вот так , как этот, с которым теперь мается. Чуть не послушалась, он ей крокодила в дом приволокет или кого похуже. Попробуй пасть отвори, тот змей вместе с пастью проглотит, и закрыть ее не успеешь. А главное, тот обормот, мужик, даже отвечать не будет. Не он же Томку проглотит. Но та, зная норов, конечно,
Он показался Егору очень коротким и насыщенным на всякие события.
Сдав дела Нине Михайловне, Егор перешел в другой кабинет и взялся за новую для него работу. Его предшественник, тихий, спокойный человек, проработал на своем месте много лет. Он никогда ни на кого не кричал, никто не видел его смеющимся. Может, потому ушел на пенсию без единой сединки и морщинки, не оставив в зоне ни друзей, ни врагов, ни памяти. Уходя из кабинета, он остановился в дверях и сказал Егору:
— Знаете, Платонов, я жил и работал все годы, придерживаясь одного мудрого высказывания: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». Вам то же самое советую. Да! Нет у меня ни благодарностей, ни наград! Зато ни выговоров, ни предупреждений не знал. Уезжаю на материк налегке, без груза памяти, зато с хорошим здоровьем и приличной пенсией. В этой системе сохраниться мудрено, но Вы постарайтесь.
Егор забыл напутствие предшественника, как только за ним закрылась дверь.
Вскоре сутки показались короткими, а рабочий день безразмерным. Он частенько ночевал в своем кабинете, прижавшись к спинке старого скрипучего дивана. Об удобствах и радостях жизни давно забыл.
С самого раннего утра он проверял работу кухни, пекарни. Осматривал посты охраны, навещал даже псарню. Забегал в больничку, потом шел в цехи, смотрел, все ли там в порядке, нет ли сбоев, неполадок. Затем шел в гараж, потом — в котельную. Всюду нужно было успеть. Не забывал проверить состояние бараков, как дежурят дневальные. Конечно, не обходилось без казусов.
Вот так решил заглянуть на склад. Хотел проверить, как хранится в нем готовая одежда, обмундирование, пошитое здесь, в зоне.
Только взялся за ручку двери, почувствовал мгновенную боль в заднице. Поневоле заорал. Когда оглянулся, увидел здоровенную овчарку, вцепившуюся в него всеми клыками.
Платонов забыл, что сам отдал распоряжение охране отпускать собак на свободное дежурство вокруг вещевых и продовольственных складов.
Решил как-то проверить состояние бани. Точно знал, что в этот день никто там не моется. Зэчки последнего, шестого барака, помылись вчера, а нынче там пусто.
Едва открыл дверь, увидел свору голых баб. Они сидели помытые, разомлевшие, с наслаждением пили чай в предбаннике.
— Ой, девки, хахалек!—услышал Егор.
— И впрямь мужик!
— Давай его сюда,
Платонов захлопнул дверь, поспешил повернуть обратно, но голозадая свора, выдавившись из бани, мигом нагнала, схватила за руки, за ноги и вернула в баню под хохот:
— Девки, щупайте вдоволь! Мужик он или говно? — предлагала рыжая сдобная деваха.
— Чу тискать? Вытряхивай из тряпья! В натуре увидим, козел или мужик попался!
— Девчата, отпустите! Я ж на работе! Не смейте раздевать! — ухватился за брюки, но не удержал.— Прекратите безобразие! Я не потерплю такое отношение к себе! — но чьи-то губы закрыли рот.
Егор чувствовал руки, нещадно сдирающие с него одежду
Рыженькая пухленькая бабенка впилась в Егора всем телом. Она завалилась на него голая и ерзала, не стыдясь никого.
— Ну, что ж ты, родной? Иль неграмотный ни разу? Че лежишь как дохлый? Иль поясок тебе изобразить? — сочувствовали бабы вокруг.
— Твари бесстыжие! — сбросил с себя девку, изловчившись, начал одеваться.
Но бабы снова потащили на лавку. На Егора хотела взгромоздиться гигантская женщина. Она уже начала примеряться, как ей лучше лечь. Необъемная ее грудь упала на лицо человеку и закрыла его так, что дышать стало нечем. Он пробовал вырваться, но куда там! С десяток баб вцепились в тело словно клещами.
— Отпустите,— еле выдохнул Платонов.
И в это время в баню ворвалась охрана. Егор мигом оделся, тут же выскочил наружу, забыв, зачем сюда приходил. О случившемся рассказал Касьянову.
Тот, улыбаясь, объяснил:
— Егор, ты сам виноват!
— В чем? — изумился человек.
— Повод дал бабам! Ведь я хожу и в цехи, бываю в бараках, на кухне и в столовой, никто ко мне не лез и не полезет. А знаешь, почему? Ты, увидев женщину, невольно шаришь по ней взглядом. Бабы это видят и реагируют однозначно. Если заинтересовался, надо тебя завалить. В тебе такое осталось еще от молодости. И бабам эдакие нравятся. Я ни одну не разглядываю, прохожу равнодушно. Ни одна искра из меня не выскочит. Они замечают холод, безразличие и не лезут. Дошло? А у тебя огни в глазах скачут. Это ж счастье, что охрана успела вырвать тебя. Ну, помнишь хоть одну из напавших?
— Всех помню,— покраснел Егор.
— Как накажем? В «шизо»?
— Нет, не надо! — вспомнилась рыженькая Наташка. Ох, как прижалась она к нему. Окажись наедине с нею, трудно было бы поручиться за себя. Она такая... Даже от воспоминаний становится не по себе.
— Говоришь, не нужно наказывать? Но ведь они глумились над тобой!
— Нет, нельзя врать. Вовсе не глумились.
— А что ж было? Тебя изнасиловали? — открыл рот Касьянов.
— Федор Дмитриевич, я прожил с Тамарой прилично. Никогда не изменял ей и вообще осуждал побочные связи. Но даю слово, что за все годы жизни с женой я не получил и десятой доли от сегодняшнего!
— Это как понять? — поперхнулся Касьянов.
— Меня всего обцеловали, с ног до макушки. Гладили так нежно, бережно, а Наташка... готова была слиться со мной воедино. У нее такая нежная бархатистая кожа! А как она целуется! О-о-о, если б не было зэчек... Только это и сдержало, но как трудно далось! — признался Платонов.