Тополиная рубашка
Шрифт:
— Ну, давай дальше, Тополек.
И опять они слушали меня, покачивая головами в платках, и луна за окном тоже слушала. Она стала совсем круглолицая и к середине ночи делалась очень яркой.
В ночь, когда луна вошла в полную силу, ведьмы кончили прясть и стали натягивать серебристые нити на раму деревянной машины. Сотни белых искорок забегали по пряже. Я хотел подойти, но Глафира сказала:
— Ты это, Тополек... не надо. Дело такое...
А Настя, чтобы я не обиделся, шепнула:
— Потом посмотришь. А сейчас нельзя, сглазить можешь, тогда
Скоро деревянное колесо машины закрутилось, рама заскрипела и задвигалась, что-то тихонько заухало, и я понял наконец, что в темном углу работает ткацкий станок.
С полчаса мы сидели молча. Я слушал скрип и ритмичные вздохи станка, смотрел на лунные искры и потихоньку начинал понимать, что сказка шагнула на новую ступеньку. Что-то будет впереди... Что? Стало страшновато, но страх был приятный, с примесью тайны...
Однако ничего загадочного не случилось в этот вечер. А случилось дело обычное и неприятное: появился Лев Эдуардович Пяткин.
Я забыл сказать, что после первого своего прихода он заглядывал к нам еще несколько раз. И всегда встречали его с досадой. Ведьмы потому, что он мешал чтению, а я — потому, что от него пропадала сказка. Был он всегда шумный, подвыпивший, помятый, молол всякую чепуху и просил взаймы. Мне он однажды принес леденцового петуха на палочке, но я не обрадовался и сердито сунул подарок в карман (карман у штанов потом склеился, и мне попало от мамы). Степанида однажды недовольно проворчала:
— Ходит, ходит... Невесту, чё ли, среди нас ищет?
— Невесту! Денежек на выпивку ищет, вот и все дело, — хмуро откликнулась Глафира. — Те двадцать рублей отдал, а потом опять занял три червонца... Бутылка его невеста.
— Да с чего ему среди нас-то, среди старух, невесту искать, — вздохнула Настя.
Я решил сделать ей комплимент:
— Да что ты, Настя! Ты еще совсем нестарая. И не такие замуж выходят.
— Да? — странным голосом переспросила Настя. — Ну-ка, иди-ка сюды...
Я почуял: что-то не так. Но подошел. Настя аккуратно повернула меня к себе спиной и несколько раз хлопнула по пыльным вельветовым штанам. Небольно, зато очень шумно. Я отскочил. Ни разу в жизни взрослые не задевали меня пальцем. А тут чужая тетка, да еще при свидетелях! Я собрался вознегодовать... но почемуто не сумел. Только сказал издалека:
— Чё руки-то распускать!
Настя хмыкнула:
— Могу и не руки. Вон веник сниму со стены...
Я отошел к порогу и сообщил:
— Фиг догонишь.
Настя засмеялась:
— "Фиг догонишь"... Ох ты, Тополёчек мой... Да если хочешь, я самолет догоню. Делов-то... Да ты не дуй губы-то, я же играючи...
— "Играючи"... — передразнил я для порядка.
А Глафира сказала:
— А чё, Настя, он же дело сказал насчет замужества-то. Аль нет?
— Тьфу на тебя, — ответила Настя несердито. — Сваты нашлись... Уж этот-то Пяткин все равно не ко мне ходит. Обормот мятый.
— И точно, мятый да пьяный, — согласилась Степанида. — Ты, Глафира, смотри...
Но сегодня Лев
— Обратите внимание, дорогие дамы, какая луна.
— Ну дак и чё! — отозвалась Глафира. — Луна как луна. Без тебя ее видим.
— Я к тому, что... кхм... Может быть, прогуляться до бочек и... тряхнуть стариной, а? Не чувствуете ли вы такого предрасположения?
— Не чувствуем, не чувствуем, — торопливо пробубнила в углу Степанида. — Иди-ка ты отседова. Тряхнуть ему, вишь, охота... Нашел молодых.
Однако Настя быстро поднялась и сказала:
— А что, тетки? Не охота разве? Будет врать-то! Луна-то, она по жилушкам бежит что у молодых, что у старых. А, Степанида?
— Грехи одни... — отозвалась Степанида и шумно заворочалась. — Куды я пойду? Еле двигаюсь...
— Вот и разомнете косточки, — ввернул Лев Эдуардович. — А дойти мы вам поможем. Я и молодой человек...
— Ему-то зачем туда? — недовольно сказала Настя. — Ты, Тополек, домой ступай.
Но мне ужасно захотелось узнать, куда они собираются. Я чуял какую-то новую тайну. Правда, было и опасение: а куда это идти? А не узнают ли дома?
— Это совсем недалеко, — доверительным шепотом объяснил мне Пяткин. — Там, где склад железного вторсырья. Иначе выражаясь, свалка...
Слова "вторсырье" и "свалка" не вязались со сказкой. Но отступать уже было нельзя, потому что Настя грустно сказала:
— А и ладно, пусть. Все одно скоро придется рассказать...
Опять загадка: про что рассказать? И почему Настя стала печальная?
Но размышлять было некогда, ведьмы уже выбирались из бани.
На огороде пахло сырой картофельной ботвой. Между гряд лежали клочки тумана. Они светились под луной и были похожи на остатки тополиного пуха. Мы оказались на краю лога. Верхушки бурьяна и полыни на заросшем откосе тоже искрились от луны. Вниз вела тропинка. Мы стали спускаться. Сухая глина сыпалась из-под ног. Толстая, тяжелая Степанида охала и стонала, хваталась за меня и чуть не раздавила. Я был в сандалиях, кожаные подошвы скользили... В общем, намаялся я, пока спустились. Уж и не до сказок стало.
Но, так или иначе, мы оказались на берегу Тюменки. Вода журчала и поблескивала. Сладко пахло сырой прибрежной травой, которую мы, мальчишки, называли "зеленка" (она красила ноги в бледно-зеленый цвет, и эти полосы долго не смывались).
Мы пошли тропкой вдоль воды. Кромки высоких берегов лога с избушками и тополями чернели над нами в лунном небе. Степанида держалась теперь за Льва Эдуардовича, и я шел свободно. Настя шагала впереди, а я за ней.
Лог разветвлялся. Мы свернули в сторону от речки и оказались в болотистом тупичке. Под ногами захлюпало, сандалии сразу раскисли, по ногам заскребла осока, потом шлепнуло что-то живое — наверно, лягушка. Я тихо ойкнул. Настя оглянулась и сказала шепотом: