Тополиный пух
Шрифт:
— Ты просто подъедь к нему в Малый Харитоньевский, где они сидят.
Меркулов сморщился, как от зубной боли, от этого прокурорского «подъедь» и поторопился «сменить пластинку».
— Подъеду, раз вам это необходимо, — сухо ответил он.
— Ага, и выслушай, чего ему надо. Впрочем, я примерно догадываюсь.
— А что конкретно?
— Нет уж, я не буду рассказывать, пусть сам излагает. Зачем тебе информация из вторых рук? А потом посмотри, кто там у тебя поменьше занят, условно, конечно, и поручи заняться. Считай, что это также и лично моя к тебе просьба. А будут затруднения, обращайся сразу. Кстати, скажи своей Клавдии, чтоб она принесла тебе последний номер еженедельника «Секретная
Итак, повешенное ему на шею какое-то дело, размышлял Меркулов, выходя в коридор, генеральному прокурору явно не нравилось. И его решение по данному вопросу, скорее всего, вызвано тем, что он прекрасно знает, как умеет Константин Дмитриевич «развязывать» в конечном счете всякого рода пакостные узлы. А какие неприятности — либо нечто иное, хуже этого, — могли появиться у заместителя Председателя Арбитражного суда? И отчего брезгливо морщился генеральный прокурор, спихивая со своих плеч просьбу высокого государственного сановника?
Ехать в Малый Харитоньевский не хотелось. Да и потом, чем же это заместитель генерального прокурора менее значителен заместителя Председателя Арбитражного суда? Тебе надо, сам и «приедь», что ли! Фу, как нехорошо…
Меркулов передал Клавдии Сергеевне, своей неизменной секретарше, просьбу насчет «Секретной почты» и открыл дверь, чтобы проследовать в свой кабинет, но Клавдия, улыбнувшись чему-то, сказала:
— А вам, Константин Дмитриевич, только что звонил Степанцов, интересовался, когда вы придете к себе, и убедительно просил меня немедленно соединить его с вами. Не вас с ним, а именно его, я так поняла.
— Ох и дипломат же ты, Клавдия! — улыбнулся и Меркулов. — Значит, надо понимать, это не моя, а его инициатива? Ты мне, таким образом, как бы позицию готовишь? Ну, хитра!
Клавдия довольно рассмеялась.
— Ладно, соедини меня с ним. Или его со мной, как желаешь. И газетку, газетку принеси, пожалуйста.
— Что сначала? — спросила догадливая секретарша.
— Знаешь, дай-ка сперва газету, а потом, когда я тебе скажу, соедини. Так будет правильнее…
Чтение не заняло и пятнадцати минут. Зато с ходу объяснило нелицеприятную мимику генерального прокурора.
Обычно дела такого рода называют «тухлыми». Не только в том смысле, что расследование их носит бесперспективный характер. Да, следствие может действительно длиться бесконечно по причине недоказуемости отдельных положений и обвинений, высказанных неким Метельским в газетном материале. Фамилию, конечно, можно проверить, однако здесь, скорее всего, анонимный автор. Подобные статьи под собственным именем вряд ли кто-то рискнет публиковать. Но, с другой стороны, розыск анонима, а затем и сам факт выдвижения против него обвинений в злостной клевете, использовании печатного слова для пропаганды клеветнических измышлений в адрес ответственного государственного чиновника также могут выглядеть совершенно неубедительно и в определенной степени нелепо и пародийно, если у анонима вдруг окажутся доказательства его правоты. И что тогда? Общественная смерть чиновника! И зачем же ему в таком случае весь этот сыр-бор?
Меркулов вспомнил. В шестидесятых
«Когда ви пишете фельетон, — учил мэтр молодых, — так ви должны знать, что можете оперировать всего только пятью процентами тех отрицательных, убийственных фактов, которыми располагаете. А остальные девяносто пять процентов ви должны аккуратно сложить, — он показал ладонями, как плотно складываются бумажные листы, — и сунуть себе под жопу. И сидеть на них, и чтоб никто ничего не знал. Потому что когда вас визовут наверх, — сухой указательный палец мэтра указал в потолок, — чтобы взять за эту самую жопу, так ви винимите то, что под ней уже лежало, и предъявите вашим критикам. И это будет единственное ваше оправдание. И спасение!..»
А что, если аноним тоже когда-то мог пройти «школу» фельетониста Рыклина? И хорошо запомнить его завет? Ведь тогда эта статья — просто цветочки по сравнению с тем, что, возможно, откроется дальше. Нет, какая-то темная история, скандальная, грязная. Непристойная, короче говоря…
«Ну, хорошо, — сделал окончательный вывод Меркулов, — послушаем, что ему вообще надо, а затем попробуем вникнуть в частности…»
Только вот кто конкретно станет вникать? Непонятно, кому поручить? Это ж только генеральный способен предложить поручить дело кому-то, кто сейчас не особо занят, будто в Генеральной прокуратуре таковые вообще имеются. Нет, не получится. Новичок шею себе сломает, а задействовать опытных следователей совесть не позволяет, вот. и думай…
— Клавдия, — сказал он, тяжко вздохнув, секретарше, — соединяй…
— Константин Дмитриевич, возможно, вы уже в курсе… — усталым и взволнованным голосом начал Степанцов.
— Уже, уже, — чтобы избежать экивоков и перейти к делу, перебил Меркулов. — Так в чем, собственно, заключается ваша просьба? Мне генеральный сказал именно как о просьбе.
— Все правильно. Только мне не хотелось бы обсуждать вопрос по телефону. И если, бы вы…
— Да, разумеется, по телефону такие вещи обсуждать как-то… неловко, что ли. Но беда в том, что я именно сегодня чрезвычайно занят, вы же знаете, что у нас происходит в Южном федеральном округе. Вероятно, по этой причине мне придется задержаться на службе допоздна. В то время как ваша проблема, насколько могу догадываться, тоже не терпит отлагательства? — Сказал и похвалил себя за находчивость.
— Если вы найдете минутку, чтобы принять меня, поверьте… — снова начал Степанцов, и снова Константин Дмитриевич не совсем вежливо перебил его:
— Я, конечно, найду, если вас такой вариант устроит.
— Устроит без всяких условий, просто назначьте удобное для вас время.
— Так чего откладывать-то? Прямо сейчас и подъезжайте.
— Благодарю вас, Константин Дмитриевич! — с чувством произнес несчастным голосом Степанцов. — Я выезжаю, с вашего позволения…
— Жду, — сказал Меркулов и подумал, что с ними со всеми надо обращаться только таким вот образом. Иначе они забываются и наглеют.