Тополята
Шрифт:
В общем-то, к этому все и шло:
– Если ты согласен, то можешь жить с нами всегда. Будешь нашим сыном…
Он ткнулся лицом тете Эме в мягкую грудь. От шелкового платья пахло, как от клумбы…
– Ты можешь говорить мне «мама»… – не то разрешила, не то попросила Эмилия Борисовна.
Тогда он отодвинул лицо. Стал смотреть вниз.
– А можно… я буду говорить «мама Эма»?
– Д… да, конечно… Конечно, Владичек. Но почему не просто «мама»? Разве я не гожусь?
Он прошептал,
– Тетя Эма, но у меня ведь есть мама…
Она отодвинулась, будто от толчка.
– Это… почему есть? Она где? Нам ничего не говорили…
– Да никто и не знает… Я не так объяснил. Она есть, потому что она была. А раз была, значит…
Значит, нельзя отказаться от нее. Получилось бы, что он сломал в себе главную, необходимую для жизни прочность.
Растолковать все это спокойно и понятно он не умел. Стал говорить сбивчиво и один раз даже всхлипнул.
Тетя Эма, кажется, не обиделась. Взяла Владика за щеки, повернула к себе его лицо.
– Глупышка ты… Хорошо, пусть будет, как ты хочешь… – И громко окликнула мужа: – Андрей! Имей в виду, я теперь мама Эма!
– Поздравляю! – отозвался Андрей Кириллович из другой комнаты.
Он не стал для Владика Иванова «папой Андрюшей». Всегда держался немного в стороне. Может быть, потому, что усыновление (или опекунство, или патронат – непонятно, как это назвалось) оформили только на Эмилию Борисовну. У нее никогда не было своих детей, и она признавалась знакомым, что «млеет от неожиданно свалившегося материнства».
А Кабул млел от домашнего существования. То, что для других мальчишек было обыкновенной жизнью, ему казалось чудом. Все в новинку и в радость: и приборка в квартире, и возня со стиральной машиной, и походы с мамой Эмой в магазины и на ближайший рынок. И заботы на кухне, когда надо что-то пожарить и подогреть к приходу мамы Эмы и дядя Андрея со службы… Он был послушен во всем. Он даже не стеснялся, когда мама Эма купала его в ванне, со счастливой покорностью отдавал себя в ее мягкие руки, радостно погружался с головой в пену.
– Спа… буль-буль… сите… тьфу… тону…
…А вечером под пахнувшим, как свежее сено, пододеяльником он рассказывал о своей жизни маме.
Как и обещала Владику практикантка Вера, мама часто приходила из полутьмы, останавливалась у постели, невесомо трогала его волосы. Тихо радовалась его счастью.
– Будь умницей, слушайся маму Эму, она хорошая…
– Ага… ты тоже хорошая…
– Я просто мама…
Владик теперь знал, что и маму зовут Вера. Он понимал, что на самом деле ее могли звать по-другому. Когда он вырастет, он устроит всемирные поиски, все разузнает про маму и вернет ей настоящее имя. А пока она была Вера, потому что он верил…
В
А они, эти неприятности, случились скоро. Артур Дымчиков с корешами решил пощупать новичка на крепкость характера. Привязался раз, другой (даже слезинку выбил, паразит). Кабул понял, что выход один – такой же, как в давнем случае с Дамой. Но для начала повел себя сдержанно:
– Че скребешь не по уставу, вонючка. Айда за гаражи, там покажешь, какой ты геракл…
И пошли. Только Кабул один, а с Артуряном целая шара. Да Кабул и заранее понимал, что честной дуэли не будет. Сначала, правда, сошлись один на один, Дымчиков саданул Кабула ногой по колену, тот Артура – костяшками в подбородок. Артур отскочил и завопил:
– Он не по правилам, подлюка!
Все было по правилам, но что кролик объяснит шакалам? Четверо бросились спереди и с боков. У гаража валялась коряга от недавно спиленного клена. Кабул ухватил ее, завертел над головой. Торчащим сучком сбил с Артуркиной башки бейсболку.
– Идите на фиг, вонючки, изувечу!
Они отскочили. Один из четверых был поумнее других, выразился культурно:
– А с виду такая ин-тель-генция, прямо артист на скрипке… Отойдем, парни.
– Он чокнутый и недолеченный, – заявил еще один, чтобы скрыть испуг. А третий вспомнил:
– Правду говорили, что интернатский. Там все такие шизики. Айда, ребята, с психами не связываемся…
И ушли. Кабул бросил корягу, счистил с брючины след Артуркиного башмака и тоже пошел. Домой…
Дома было все хорошо. Праздничность первых дней в душе Кабула поутихла, жизнь стала привычной, однако ощущение счастливой прочности не оставляло Владика Переметова.
«Как ты живешь, сынок?» – И легкое касание пальцев на волосах.
«Мама, я нормально живу… Все хорошо… И хорошо, что есть ты».
«Я есть… И если даже что-то случится, ты помни, что я все равно есть».
«Да… Мам, а что может случиться?»
«Ничего. Это я так, на всякий случай…»
Ничего плохого и не случалось. Только всякие мелочи жизни. Ну, троечки по английскому или даже пара за диктант. Мама Эма повздыхает, назовет лодырем и обалдуем, пригрозит не пускать за компьютер, но на этом все и кончается. Правда, раза два и в самом деле не пускала. А однажды пообещала:
– Вот скажу дяде Андрею, чтобы вздрючил тебя как следует.