Топот бессмертных
Шрифт:
Однажды, прямо при молодом еще Аспирине, вспугнутый выстрелом вепрь с разгону влетел в похожую прозрачную, чистую речушку. И сразу влетел. Брызг было много, бедное животное фыркало, потом как-то неловко переступило копытами и со слабым хрюканьем пало на бочок. В общем, сдохло. И это зоновский вепрь, который от выстрела бронебойной пулей в лоб иногда не дохнет! Аспирин потом смотрел тот бочок. Кожа зоновской свинюшки поползла лоскутами, единственный глаз выпучился и лопнул. Нет, реки в Зоне нехорошие. А хотя что вообще здесь хорошего, в Зоне и предбаннике? Разве что друзья. Вот, Рыжняк, например.
Словно контрастируя с размерами Аспирина и Хохмача, а также жэдэ-состава, складов и
– Ну вот мы и в НПО «Химнейтрализация», – со знанием дела пояснил Хохмачов и обрадованно потер жуткие ручонки, – родной Ненбен!
– Чего? – поперхнулся Аспирин. – «Химнейтрализация»?
– Перевод с пукханского, брат. Или тебе в оригинале произнести?
– Насколько я помню, до Ненбена от границы двое суток топать. Прямой дороги нет, одна тайга да болота.
– Ну так то по тайге. Мы же шли сквозь нее, ты же понял вроде. Через порталы – двести кэмэ один шаг.
– Значит, «Химнейтрализация»?
– Значит.
Аспирин окончательно был сбит с толку. Все же ему не верилось, что пресловутая аномалия Стикс так близко. Некстати вспомнилась старая шутка Кеши-Почтового, сильно взбесившая тогда Аспирина. Когда Хохмача сочли мертвым, Рыжняк разорился на памятник над несуществующей могилой и устроил пышную тризну. Со второго этажа недавно отремонтированного хотеля бойко вылетала простецкая мелодия, извлекаемая из старенького пианино пальцами раскрасневшегося, дышащего коньячным перегаром Рыжняка, сопровождаемая хрипловатым, но хорошо поставленным голосом. В гостевой зал набилась куча народу, кто не влез, толпились внизу, но Рыжняк, не замечая никого, упоенно мызгал пальцами клавиши и отхватывал задорным блатным баритоном:
Ночь дождлива и туманна, И темно кругом. Мальчик маленький стоит, Мечтает об одном. Он стоит, к стене прижатый И на вид чуть-чуть горбатый, И поет на языке родном: О койвшен, койвшен, койвшен папиросен, Подходи, пехота и матросы. Подходите, не робейте, Сироту, меня, согрейте, Посмотрите – ноги мои босы. Я несчастный, я калека, Мне тринадцать лет. Я прошу, как человека, Дайте мне совет: Или богу помолиться, Или к черту приютиться, Ради бога, дайте мне совет. О койвшен, койвшен, койвшен папиросен Трикинэ ин трэволас барбосэн. Куйвче куйвче бэна мунэс, ГотахМоментально все вокруг подхватили простенькие слова (кроме, разумеется, иврита), и долго еще песенка о папиросах слышалась в компаниях бродяг у костра, на дальних постах и просто так, вообще. Аспирин был единственный, кто тогда спросил, где Рыжняк учился мацать пианину, на что тот пожал плечами:
– Да я не умею, Саня, просто слышал, как другие играют.
Надо было просто знать этого человека, который вечно был себе на уме и держал дистанцию даже с самыми близкими корефанами. В общем, в разгар коллективного запоя Саня вспомнил про Хохмача, якобы покоившегося под гранитным надгробием, и в одиночку, наплевав на толпу, поперся во двор. Подрезав в баре бутылку ирландско-вьетнамского вискаря, он подошел к лжемогилке и, отхлебнув сам, начал выливать горькую на травку под монументом.
– Мааалооо… Ещеее… – застонало невесть откуда. Бутылка выскочила из рук и разбилась вдребезги. Сердце чуть не подало в отставку. Из ступора его вывел Кеша-Почтовый, выглянувший из-за памятника.
– Хреновая у тебя заточка, братан, – прикололся он. – Портки не обмочил?
Аспирин смотрел на него, не имея сил послать по известному адресу, махнул рукой, развернулся и пошел.
– Саня, н у, Саня, – дурачок догнал его и схватил за плечо, – ну извини, тупо пошутил, извиняй, Санёк.
Но Санёк только покачал головой, грубо оттолкнул и поперся в свою комнатушку.
В общем, с тупыми шутками, превышающими всякую меру такта, у сталкеров не залеживалось. Неужели сейчас Хохмач тоже решил разыграть? В свою, так сказать, очередь?
Хрен бы знал.
Они вошли внутрь здания «Химнейтрализации». Тропинка, петлявшая внутри гигантского ангара, вывела к странному месту. На небольшой площадке, сплошь окруженной обугленными обломками бетонных конструкций, раскинулось в неглубокой впадине идеально гладкое, оловянно-серое зеркало. Сталкер прищурился и не поверил глазам: среди окружавшего их руинированного великолепия (то есть внутри гигантского ангара) красовалось, к удивлению Аспирина, настоящее озеро. Скорее даже – большой бассейн, о чем свидетельствовали относительно ровные края и белый промышленный кафель, идущий грязно-светлой линией по краю. В центре его возвышался облизанный ветрами каменный столб, увенчанный чахлым деревцем, росшим прямо в камне. И ни ряби, ни всплеска. Выглядело все странно. Довольный Хохмач указал рукой на тусклую гладь:
– Заныривай.
Аспирин осторожно приблизился. Под, казалось бы, тонкой пленкой поверхности двигались странные, расплывчатые тени. Собственное отражение тоже было мутным, а вместо глаз вообще зияли темные провалы. Неприятно.
– Не ссы, Саша, – словно понял его замешательство Хохмачов и подтолкнул, – давай смелее.
Обреченно вздохнув, сталкер начал расстегиваться.
– Зачем? – спросил Хохмачов.
– А что, в комбинезоне в воду прыгать?
– Конечно.
– Сдурел совсем, где сохнуть буду?
– Не будешь, полезай.
Аспирин подошел к воде (или не к воде?), уже поднял ногу и вдруг извернулся, вспомнив облезлого вепря.
– Не, не могу. Стремно как-то, прости.
Подошедший Хохмач уныло покачал головой и вдруг коротким, резким движением вогнал кулак прямо в брюшину сталкеру. Аспирин только успел подумать, что сейчас плюхнется в воду, как вода уже приняла его. Да какая это вода, подумалось сквозь боль? Он словно упал в сугроб или в кучу ячменного зерна, ушел с головой. Дыхание перехватило. А сильная рука прижала его голову ко дну. Неглубоко здесь. Но что делает Хохмачов?