Топот бронзового коня
Шрифт:
Автократор посмотрел на другого Петра - Патрикия:
– Ты согласен, да?
Тот склонился подобострастно:
– Редкий случай, когда согласен. Бережёного Бог бережёт.
У Юстиниана снова задёргалась правая щека:
– Стало быть, бежать… Жалко!… Невыносимо!…
Вдруг из-за колонны, где была потайная дверца, появилась императрица. Шла она в царском одеянии - диадеме с подвесками, бархатном оплечье, усыпанном крупными драгоценными каменьями, и в плаще с золотым шитьём по нижнему краю. Щеки её пылали, а глаза были цвета бушующего моря.
– Феодора, ты?
– вроде даже не удивился правитель.
– Знаешь, мы склоняемся к бегству…
–
– резко произнесла василиса.
– Слышала за дверью. Государственные мужи! Высшее сословие! Испугались кучки обезумевших оборванцев…
– Ничего себе «кучка», - усмехнулся монарх.
– Захватили город и уже готовы выкинуть меня из дворца.
– Он вздохнул.
– И вообще, прости, политические дела - не для женского разумения.
У его супруги сузились губы:
– «Не для женского разумения»! Что ещё остаётся женщине, если у мужчин затряслись поджилки, как у робких юношей? Только двое здесь вели себя лучшим образом - Велисарий и Гермоген. Честь им и хвала! Остальные - тряпки.
Император даже опешил:
– Тряпки? Ты меня называешь тряпкой?
Бывшая плясунья сухо ответила:
– Разве бегство - не проявление слабости? Да, оно спасительно в сложной ситуации. И, возможно, сохранит нам жизнь и теперь… А потом, потом? Сможем ли прожить, столького лишившись? Не замучим ли себя мыслями, что могли рискнуть и остаться у власти? Власть пьянит сильнее вина. Кто её вкусил, не забудет до конца дней своих. Нам не суждено быть бессмертными, но остаться на троне - в наших силах. Как, лишиться почестей? Потерять вот эту порфиру? Никогда больше не увидеть, как десятки, сотни, тысячи людей падают к твоим ногам, называя равной апостолам? Бросить на полпути начатые реформы? Лучше смерть! Жить в изгнании, презираемыми всеми и не выполнившими миссии своей на земле, предначертанной Богом? Невозможно, невыносимо. Царь не должен заканчивать дни в изгнании. Ведь не зря говорили древние, что пурпурные одежды для царя - лучший саван!
Кончив говорить, Феодора отвернулась к зашторенному окну и стояла на его фоне почерневшей свечой.
Тишину нарушил слабый голос Юстиниана:
– Хорошо… Будь что будет. Видит Вседержитель, я не жаждал крови… Я откладывал бои до последнего. Выходил к народу с Евангелием. И готов был сложить венец добровольно… Нет! Отныне кончено. В том, что говорила её величество, слышались слова Богородицы.
– Он поднялся, хлопнув ладонью по подлокотнику трона, бледный, мрачный, но уже созревший для действий.
– Я решаюсь на схватку. Велисарий, выводи своих удальцов. Передай приказ Мунду - пусть гепиды выступают одновременно. Вы должны очистить от этого сброда и цирк, и Августеон, и Месу. Беспощадно. Недрогнувшей рукой. Я благословляю тебя. Подойди, мой друг. Дай перекрестить. Помни, что судьба Родины у тебя в мече.
В это самое время возвратившийся на кафисму Ефрем сообщил народу и новому государю, что дворец свободен, прежняя власть бежала, и Ипатий может перемещаться в Хризотриклиний без боя.
Многотысячная толпа завопила от радости. С новой силой димоты начали выкрикивать величальные лозунги. Люди танцевали от радости. Мало кто заметил, как немалая часть венетов во главе со Флором предпочла удалиться подобру-поздорову. Не было тут и Оригена, посчитавшего, что его обидели, не прислушавшись к здравым мыслям сенатора: лишь бездарный полководец Ипатий мог позволить народу оказаться в цирке - замкнутом пространстве, неудобном ни для обороны, ни для наступления; слишком всё поспешно и глупо; лишь установив
А Юстиниан, отдав распоряжения, не нашёл ничего лучшего, как отправиться во дворцовую церковь Архангела Михаила и молиться о спасении собственной души. Феодора же стояла за шторой у окна в Хризотриклинии, находившегося напротив кафисмы, и смотрела во все глаза, что же происходит на улице, также повторяя одними губами: «Господи, спаси! Господи, спаси и помилуй!» Оба они не знали главного: войско Велисария вышло из подчинения; многие кричали, что не станут биться с безоружной толпой, и намеревались примкнуть к восставшим. Лис воскликнул:
– Вы клялись на верность его величеству. Он - помазанник Божий. Изменяя ему, вы тем самым изменяете вере. Враг бывает не только внешний, но и внутренний, а враги автократора - наши враги. Мы обязаны их уничтожать.
– Помолчал и добавил: - Каждому плачу до пятнадцати золотых.
Названная сумма быстро поколебала многих. Сомневающиеся сказали: «Пусть твои слова подтвердит монарх, а иначе мы не тронемся с места!» Велисарий вынужден был уйти и разыскивать василевса; прежде он столкнулся с Нарсесом и посетовал на солдат. Евнух обнадёжил: «У меня наличных одиннадцать тысяч - каждому заплатим авансом по три монетки, остальные - потом». Оба вместе нашли императора у дверей церкви. Тот одобрил план и послал мандатора объявить гвардейцам, что его величество обещает в случае победы заплатить не пятнадцать, а по двадцать монет каждому участнику подавления смуты.
Этот аргумент воодушевил практически всех. Было решено, что гепиды Мунда и его сына Маврикия двинутся напролом - из ворот дворца к лестнице на кафисму, а молодчики Велисария - через двор Дафны, лестницу на второй этаж и стороннюю галерею. Остальные разрозненные отряды во главе с Нарсесом и Константиолом собирались проникнуть на ипподром через боковые ворота.
Первая атака Лиса кончилась ничем: дверь на лестницу со двора Дафны оказалась запертой, и солдаты, находившиеся за ней, отказались её открыть.
Что ж, пришлось совершить манёвр - пробираться сквозь развалины Халки и Августеона, по обугленным доскам и разбитым камням. Вышли к ипподрому с северной стороны - к той трибуне, где обычно сидели «синие», и, ворвавшись в ворота Антиоха, ринулись к кафисме, чтобы арестовать Ипатия. Но и здесь наткнулись на караул, перешедший на сторону самозванца. А толпа вокруг возмущалась, оскорбляла гвардейцев, обзывала их манихеями и варварами. Окружённые, разъярённые, те, повиновавшись приказу своего командира, обнажили мечи и безжалостно начали рубить митингующих.
А гепиды Мунда с Маврикием, тоже не попав на кафисму, обогнули ипподром с запада и проникли в ворота Некра (то есть «Мёртвые», ибо в стародавние времена в цирке проводились отвратительные схватки рабов с дикими животными, и сквозь эти ворота выносили с арены трупы); пехотинцы-наёмники поддержали наступление Велисария, бросившись на толпу. Подоспевшие прочие отряды присоединились к резне.
Зрелище было жутким. Добивали всех - молодых и старых, и почти никто из бунтовщиков не спасся. Пал, разрубленный от плеча до пояса, предводитель прасинов Мина. Крики, стоны, хрипы, истекающие кровью тела и раздробленные конечности, перепачканные мечи и звериные лица нападавших - всё мелькало в адском калейдоскопе.