Тореадоры из Васюковки
Шрифт:
— Нет.
— Вот чёрт! И у меня нет. Слушай, а давай ремень.
— Да… А штаны?
— Так не на совсем. Рукой подержишь. Если бы у меня были на ремне, а не на шлейке, я бы разве…
Поскольку я был сегодня «молоток», то отказываться просто не имел права. Вздохнув, я снял ремень, и Ява ловко начал прилаживать звонок Собакевичу на шею.
— Классно! Вот классно мы придумали! — повторял он.
И вдруг… Вдруг за стеной сарая мы услышали такое, что мигом заставило нас забыть о звонке, о Собакевиче и обо всём на свете. Сарай этот был уже не школьный.
Сарай принадлежал дядьке Бурмиле, заядлому рыбаку, что жил одиноко и почти всё время пропадал в плавнях на рыбалке. Мы прилипли к стенке сарая, прижавшись ушами к шероховатым не струганным доскам. Разговаривали Бурмило и Кныш, колхозный шофер, который жил по соседству с Явою.
Вот что мы услышали (до нас долетали обрывки разговора):
Бурмило: Ги-ги!
Кныш:…Вермахт щедрый…
Бурмило: А что же, конечно…
Кныш: Должно быть двадцать зеленых… Точно… А качество… Бронебойная… Р-раз и нету… Будем!
Слышен звон стаканов, наверно, Кныш и Бурмило выпивают.
Кныш: Купим в Киеве, что нужно и за дело!
Бурмило: Сам не можешь?
Кныш: Если бы у меня было время, и если бы плавал так, как ты, я бы вообще без тебя обошелся.
Бурмило что-то пробормотал, мы не разобрали ни слова.
Кныш (раздраженно): А… крест-накрест. Нужно ловить момент, а ты!.. Это же удача, что меня посылают с этой школьной экскурсией…
Бурмило: Ну, хорошо! Завербовал.
Кныш: Только никому-никому! Ни одной живой душе. А то если узнают…
Бурмило: Чтобы я света белого не видел. Что я — маленький! Это же такое дело…
Кныш: Ну, до завтра!
И всё. Наступила тишина. Наверно, Кныш и Бурмило вышли из сарая. Мы переглянулись.
Не знаю какие глаза были у меня. Но явины глаза горели и светились, как у борзой собаки. А что! Хотел бы я посмотреть на ваши глаза, если бы вы услышали такой разговор.
— А? — раскрыл рот я.
— А? — раскрыл рот Ява.
Но ничего больше произнести мы не успели. Потому что в это время послышался заливистый голос школьного колокольчика. Мы и так и замерли с раскрытыми ртами. Увлекшись таинственным разговором, мы совсем не заметили, что Собакевич куда-то исчез. и вот… На четвереньках, по-собачьи, мы быстро продрались сквозь гущу и выставили из кустов головы.
Под окнами школы, гоняясь за курицей, носился по двору Собакевич. Болтаясь у него на шее, звонок заливался звонок. Думая, что уже перемена, горохом высыпались из классов ученики. Из окон, удивленно глядя на часы, выглядывали учителя. На крыльце появилась Галина Сидоровна.
— Хулиганство! Безобразие! Нарушение учебного процесса! — закричала она.
Из-за угла выбежала баба Маруся. Увидев Собакевича, ударила руками по коленям, кинулась за ним — отбирать звонок. Собакевич — наутёк. И куда же вы думаете — к нам, в кусты.
Мы с Явою вмиг развернулись и так же на четвереньках помчались назад, в гущу, к сараю. Причем, если Ява полз нормально, то я — на трех, как собака с перебитою лапою, — мне же приходилось
Мы прижались к стене сарая — дальше бежать было некуда. Звонок всё ближе, и вот уже Собакевич с разгона ткнулся носом Яве в щеку. Что же, он не виноват — у кого же ему искать защиту, как не у нас — своих друзей и спасителей. Через мгновение кусты над нами раздвинулись и мы увидели раскрасневшуюся бабу Марусю.
— Ага! — победно выкрикнула она. — Вот кто это всё устроил!
Из-за головы бабы Маруси появилась голова Галины Сидоровны. Ледяным голосом Галина Сидоровна говорит, как секачем рубит.
— Так!.. Ясно!.. На экскурсию в Киев завтра они не едут!
Глава 3
Приключения в Киеве. Наши подозрения растут. Старшина Паляничко
У школы шум и суета. Во дворе стоит грузовик, украшенный цветами и сосновыми лапами, словно свадебный поезд. На машине у кабины уже сидят самые нетерпеливые ученики. Среди них, как огородное пугало, торчит долговязый нескладный Бурмило. Расставляют последние стулья. Школьники выстроились цепочкой от крыльца до машины и передают друг другу стулья, которые выносит на крыльцо Галина Сидоровна. Все оживлены и радостны. Еще бы — эту экскурсию в Киев так долго ждали. Всё время все смеются, даже когда для этого нет причины. Все, кроме нас: меня и Явы.
Мы стоим возле крыльца понурые, насупленные. И как только из дверей появляется с новым стулом Галина Сидоровна, мы тут же раскрываем рты и начинаем:
— Мы не хотели… Мы не нарочно, — гундосит Ява.
— Мы больше не будем… Честное слово, — гундошу я.
Галина Сидоровна сначала не обращает внимания, молча исчезает в дверях, словно не слышит. Потом наконец говорит:
— Было бы даже непедагогично, если бы я вас взяла.
И мы чувствуем — ей уже жаль нас (она же добрая, только напускает на себя). Надо ковать, пока горячо.
— Педагогично! — воскликнул я. — Мы же сказали, что больше не будем.
— Ну да, педагогично! — подхватывает Ява. — Даже очень педагогично! Макаренко обязательно бы взял. Точно!
Галина Сидоровна сразу нахмуривает брови и холодно говорит:
— Нет.
И мы понимаем: теперь уже всё. Переборщили. Учителя не любят, чтобы их учили.
Я с тревогою поглядываю на Бурмилу и на Кныша, который прохаживается возле машины, время от время стуча сапогом по колесу (проверяя шины). «Неужели мы останемся и так и не узнаем, что они будут делать в Киеве?» — думаю я.
И в голове моей снова звучат загадочные таинственные слова: «Зато подарочек будет от немцев… Вермахт щедрый… Двадцать железных… Качество бронебойное… Раз — и нету!.. Только никому-никому!».
Вдруг Ява дергает меня за рукав: «Айда! Быстрее!» — и бросается к машине. Я — за ним. Нужно успеть спрятаться под стульями, пока Галина Сидоровна в помещении.
Конечно, все видят это и могут выдать, но это уже на их совести.
Шасть! Словно ящерки, юркнули мы под стулья к самой кабине и притаились.