Торговец кофе
Шрифт:
Существовало несколько планов достижения этой цели, но все они сводились к тому, чтобы не допускать докучливых чужаков к иберийским деньгам. Предполагалось, что это сделает Амстердам менее привлекательным, чем города, где преуспевали их соотечественники. Поэтому, например, евреям-тадеско не разрешали записывать своих детей в школы, которыми управляли португальские евреи. Они не могли занимать ведущего положения в португальских синагогах. Их мясные продукты считались нечистыми и не допускались в дома португальцев, поэтому их мясники не могли торговать с нами. Маамад даже объявил, что благотворительная помощь тадеско, оказанная без ведома одного из официальных благотворительных советов, будет караться отлучением от общины. А советы полагали, что лучшая
Все это мне было известно, но я особо об этом не думал, когда ко мне обратился член общины тадеско. Он сказал мне, что многие беженцы, спасаясь от притеснений в странах, где они жили, смогли вывезти несколько драгоценных камней, зашитых в одежду. Не желаю ли я стать посредником в продаже таких камней португальским торговцам? Он предложил, чтобы я договорился о немного более высокой цене, объяснив, что камни принадлежат несчастным скитальцам, которые хотят начать жизнь заново, а себе за труды взял лишь часть причитающихся за сделку комиссионных. Так я смог бы заработать несколько гульденов и сделать доброе дело, которое снискало бы мне благосклонность Господа, слава Тебе.
Несколько месяцев я занимался этим делом каждую свободную минуту. Бутылка вина, улыбка, замечание о важности благотворительности, и вскоре большинство торговцев драгоценными камнями были готовы дать за камень на несколько гульденов больше, если это поможет бедной семье насладиться мирным Шаббатом. Все шло прекрасно, пока однажды, придя домой, я не нашел адресованную мне записку, написанную каллиграфическим почерком по-испански. Меня вызывали на маамад.
Я не сильно расстроился. Рано или поздно каждый из нас оказывался перед этим советом: слух о съеденной нечистой пище или о забрюхатевшей голландской посудомойке. А сам совет был не лучше кучки старых кумушек, которые желали услышать лишь несколько успокаивающих слов. Я знал, что мой давний враг Соломон Паридо был теперь членом совета, но мне не приходило в голову, что он станет использовать свое влияние для подлых целей.
Однако именно это он и сделал. Он сидел с прямой спиной в своем отделанном кружевом костюме и бросал на меня сердитые взгляды.
– Сеньор Алферонда, – сказал он, – вы прекрасно осведомлены о постановлении совета, запрещающем оказывать помощь тадеско без ведома благотворительных советов синагоги.
– Конечно, сеньор, – сказал я.
– Тогда почему вы заманили представителей нашей нации, законопослушных людей, в ваши отвратительные махинации по продаже драгоценных камней?
– Мои отвратительные махинации, как вы изволили выразиться, помогают беднякам. И в то время, как вы прямо дали нам знать, что не хотите, чтобы мы бросали монеты нищим тадеско, вы не говорили, что запрещаете нам торговать с ними.
– Разве это не то же самое, что бросать монеты, когда вы намеренно просите купцов заплатить большую цену, чем они обычно запрашивали, чтобы продавец мог взять эти деньги и тратить их, как ему заблагорассудится?
– "Как заблагорассудится", – заметил я, – часто значит купить хлеб.
– Это не ваша забота, – сказал другой член совета. – Существуют благотворительные советы, которые заботятся о том, чтобы эти люди не голодали.
Проступок был несерьезный, но Паридо хотел выставить его в самом мрачном свете. Он сделал так, что другой парнасс был настроен против меня. Он вынудил меня говорить сердито. И, несмотря на то что я все это видел, я все равно не мог не рассердиться. Я не сделал ничего плохого. Я не нарушил никаких священных законов. На самом деле я выполнил заповедь о благотворительности. И теперь я должен понести наказание за то, что поступил, как велит Тора? Вероятно, именно этот вопрос настроил их против меня. Никому не нравится, когда на обозрение выставлено его лицемерие.
После такого допроса парнассы попросили меня подождать снаружи. А через час
Я видел людей, чьим посредником выступал. Они были бедны, одеты в лохмотья, сломлены лишениями и отчаяньем. Многие потеряли родителей, или детей, или жен от рук поляков или казаков. Идти к ним и просить вернуть деньги, которых у них уже, естественно, не было, поскольку они их потратили, чтобы не остаться голодными и нагими, казалось мне не только абсурдным, но и безнравственным. Полагаю, так и было задумано. Чтобы аннулировать сделки, я должен был выкупить эти камни за свои деньги, и Паридо знал, что я откажусь это делать.
Совет убеждал меня изменить свое решение, но я поклялся, что никогда не подчинюсь такому неразумному требованию. Тогда парнассы заявили, что я вынудил их пойти на крайние меры и у них нет иного выхода, как наложить на меня черем, или запрет, то есть изгнать меня из общины.
Запрет накладывался на членов общины часто. В основном он длился день или неделю, но иногда был постоянным. Как, например, в моем случае. Вдобавок Паридо недвусмысленно дал понять тадеско, что, если они допустят меня в синагогу, им придется поплатиться за свою доброту. Всем маамадам всех общин по всему миру он разослал письма с подробным, в сгущенных красках, описанием моих преступлений. Я стал изгоем с клеймом Каина, и идти мне было некуда.
Они сделали из меня злодея. И мне не оставалось ничего другого, как стать им.
5
Мигель познакомился с Гертрудой приблизительно за год до того, как она предложила ему вместе заняться торговлей кофе. Они встретились в таверне "Флибот" на Вармусстрат, которая находилась так близко от биржи, что торговцы считали таверну ее продолжением и местом, где можно было заключать сделки после закрытия биржи. Заведение принадлежало голландцу, но посетителям-евреям подавали напитки, соответствующие их правилам питания. Мальчики из португальских евреев отвечали за то, чтобы посуда, предназначенная для евреев, держалась отдельно и мылась в соответствии с еврейским законом, а время от времени являлся раввин и инспектировал кухни. Он ходил по помещениям с видом генерала, заложив руки за спину, открывал дверцы шкафов и заглядывал в бутыли. Хозяин брал чуть ли не двойную плату за пиво и вино, но евреи коммерсанты с готовностью переплачивали ради возможности совершать сделки в голландской таверне с чистой совестью.
Мигель продолжал беседу с торговцем сахаром после закрытия биржи. Они заняли столик и были готовы говорить часами, потребляя при этом напитки с голландской энергичностью. Торговец сахаром был одним из добродушных голландских коммерсантов, видевших в евреях, с их странными обычаями и верой, восхитительную загадку. Влойенбург был полон таких людей, которые приходили, чтобы изучать древнееврейский язык или иудейскую теологию, отчасти потому, что это помогало им лучше понять их собственную религию, но также и потому, что голландцев странным образом влекли к себе иноземцы. Строгий запрет маамада вести споры с иноверцами на религиозные темы делал Мигеля только еще более неотразимым, и голландец заказывал кружку за кружкой с явным намерением сломить оборону Мигеля. В конце концов он оставил попытки, объявив, что ему пора домой, если он не хочет навлечь на свою голову гнев жены.
Разгоряченному пивом Мигелю не хотелось возвращаться в одинокий дом, и он остался за столом, чтобы выпить еще и неспешно выкурить трубку хорошего табака. Вокруг него оживленно разговаривали, он слушал вполуха в надежде случайно вызнать что-нибудь полезное для себя. Вдруг он услышал нечто, выведшее его из оцепенения.
– …конец "Индийскому цветку", – сказал кто-то с пылом, характерным только для изрядно выпившего голландца. – Вынесли трюм подчистую, осталась кучка матросов без капли соображения, перепуганных до усрачки.