Торговец тюльпанами
Шрифт:
Паулюс отмел эти подозрения одним взмахом руки.
— Вот уж нет! Мальчик вылеплен не из того теста, что мы с тобой, и, по сути, всем мне обязан. С чего бы ему меня обманывать? Только дурак сам продырявит парус своего корабля! И потом, что уж тут скрывать, между нами завязались отношения, которые может ослабить только время…
— А вот этого я боюсь еще больше. В делах чувствам не место. И то, что вы с ним так, по-семейному…
Своим неловким выпадом и сопровождавшей его кислой гримасой, для которой скучная физиономия Берестейна-младшего, казалось, нарочно была создана, Элиазар испортил-таки отцу настроение, до того совершенно
— Элиазар, прошу тебя, не надо портить такой прекрасный день. Думаешь, я случайно выбрал этого мальчика и только по дружбе покровительствую ему? Плохо же ты в таком случае знаешь своего отца! Мне преданность ни к чему. Мой успех, мое богатство покоятся на одном прочном и твердом камне: неуклонном отстаивании моих собственных интересов. Я очень хорошо понимаю, в каком расположении духа пребывает сейчас Виллем ван Деруик: мальчик думает, что он сам себе хозяин и удачей своей обязан тоже самому себе. Ну так и что? Стало быть, пришло время окольцевать этого молодого орла. Я дам ему земли, дам ему рабочих, я соединю наши имена на гербовой бумаге. И бьюсь об заклад, что еще до Рождества его долг будет погашен!
— Отец, я не желаю биться с вами об заклад, и меня это вовсе не забавляет! Вы что, хотите уподобиться роттердамским грузчикам, которые разыгрывают своих клиентов в кости, или брабантским солдатам, которые делают ставки на исход боя? Когда же наш народ повзрослеет! Вопрос серьезный, речь идет о моей жизни, а я вижу, что вы делаете для старшего Деруика больше, чем когда-либо делали для меня!
Ректор долго обдумывал свой ответ и наконец произнес вполголоса, но тоном, не допускающим возражений:
— Вполне возможно, сынок. И тебе следует сделать из этого выводы.
Паулюс выдернул трость и, мерно ею взмахивая, широким шагом направился в сторону Спаарне. Всякий раз, как трость со стуком ударялась о камни мостовой, Элиазару чудилось, что игла раз за разом все глубже вонзается в его сердце.
Второй сезон
9 декабря 1635 года
Морские путешествия в те времена сопровождались неизбежными неприятностями. Конечно, если по справедливости, цинга и порча съестных припасов представляли наибольшую опасность, но далеко не последними были и те трудности, которые создавала неподходящая одежда.
Когда Корнелис ван Деруик, собираясь отправиться в плавание, складывал вещи, ему и в голову не пришло, что в Новом Свете солнце припекает куда сильнее, чем в Соединенных провинциях, что там гораздо жарче. Пусть даже морская гладь между ними и расстилается ровным ковром, — тот ее край, что у бразильских берегов, по сравнению с европейской прибрежной полосой все равно что обжигающий суп по сравнению с дождевой лужей. Раньше Корнелис об этом только смутно догадывался, но стоило ему приблизиться к экватору — это стало очевидно.
Проще
Другие пассажиры, ограбленные пиратами, теперь расхаживали по палубе «Строптивого» в одних рубахах и, надо сказать, чувствовали себя прекрасно, а его сундуки остались в неприкосновенности, всю одежду он сохранил, и теперь лишь у него одного облачение полностью соответствовало его возрасту и положению.
Спутники, охотно уступившие Корнелису эту привилегию, прозвали его щеголем.
Щеголь Корнелис мужественно терпел все усиливавшийся зной, быстро худел, но правилам своим не изменял, пока его к этому не вынудили: когда поредевший экипаж привлек пассажиров к работе, харлемцу пришлось оставить свои притязания на «изысканность», ведь одно дело — бесцельно разгуливать в приличном костюме по палубе, попыхивая трубкой, или листать требник, и совсем другое — в том же облачении заниматься тяжелым матросским трудом.
Сначала, вместе с другими поднимая грот, Корнелис порвал плащ — точно посередине, в другой раз он стер до дыр о снасти перчатку… и в конце концов понял, что следует если и не сменить костюм, то, по крайней мере, приспособить свою одежду к условиям плавания. Корнелис припомнил, как в юности служил у портного подмастерьем, попросил у одного из матросов ножницы и иголки и прежде всего сделал во всех рубахах прорези, чтобы ткань меньше натягивалась и воздух свободно проникал под одежду. Потом он примерно таким же образом приспособил и остальные части костюма — за исключением шляпы. Шляпу он просто заменил форменной матросской, считая свою слишком роскошной для того, чтобы ее уродовать.
Корнелис отнюдь не жаждал славы искусного портного, но стоило ему показаться в удачно перекроенной одежде, слава эта на него обрушилась и сразу же показалась весьма обременительной. За несколько недель штаны и рубахи остальных пассажиров превратились буквально в лохмотья, и вся надежда у них была теперь только на спасительные ножницы харлемца. К пассажирам присоединились моряки, и Корнелису ничего не оставалось, кроме как принимать заказы на починку и штопку, а поскольку заказами его просто завалили, пришлось даже открыть на корме «Свирепого» нечто вроде швейной мастерской. За мелкую починку одежды клиенты расплачивались с ним кто червивым сухарем, кто пинтой протухшей воды, кто выловленной только накануне, но совсем уже высохшей рыбкой.
Время за шитьем летело незаметно, и последние дни плавания показались Корнелису не такими долгими, как его спутникам. Даже когда «Свирепый» пристал к топкому берегу Пернамбуко, его не было на палубе: он все еще сражался с рубахами, ведь пассажирам хотелось ступить на бразильскую землю одетыми с иголочки, такими же нарядными, как вышли в море. Корнелис попросту не заметил, что корабль добрался до цели, и потому не только пропустил высадку и не видел праздничной толпы колонистов, сбежавшихся узнать новости из Соединенных провинций, но не присутствовал и на ужине, который устроил для прибывших губернатор, граф Йохан Мауриц ван Нассау, тогда как другие пассажиры, расписывая общие приключения, успели выставить себя там в выгодном свете и завязать благодаря этому полезные деловые знакомства.