Торгующая наслаждением
Шрифт:
Сейчас я готовлюсь к ночи с клиентом... И чувствую себя чертовски неправой.
Я больше не заполняю пустоту. Я больше не волнуюсь о зависимости, которая держала в подчинении меня и многих других. Я не ненавижу это. Нет. Просто мне это больше не нравится.
Все изменилось с приходом Эверета.
Я не сказала ему, что почувствовала, когда проснулась сегодня утром. Он обхватил меня руками, поцеловал, лизнул меня языком в шею... Я ощущала себя любимой, бесценной, обожаемой...Я чувствовала такой прилив эмоций, что чуть не расплакалась. Но все же не позволила себе пролить и слезинки. Вместо этого я сделала то, что не собиралась делать: взяла его за руку и переплела наши пальцы в замок. Он
Мы оба были завернуты в простыню, наши ноги переплелись. Это было и приятно, и нелегко одновременно. Единственный раз я спала в одной кровати с парнем. Мне тогда было шестнадцать лет. И он попросил меня уйти, пока не проснулась его мама.
Я понятия не имела, что делать этим утром. До такой степени, что даже не смела взглянуть в сторону Эверета. То есть до тех пор, пока он не прошептал:
– И какие у нас планы на сегодня?
Трудно не чувствовать себя обиженной из-за того, что надо идти на работу, особенно из-за того, что мне хотелось провести весь день, завернувшись в объятия Эверета. Через несколько минут он встал с кровати, чтобы натянуть трусы, глядя на меня все тем же любовным взглядом, что и вчера. Меня несколько утешило осознание того, что он не сожалеет о содеянном. Эверет спросил, хочу ли я позавтракать и, получив ответ, направился на кухню, чтобы приготовить все, что я попросила.
Мы позавтракали кашей и обещанием того, что однажды он научится готовить настоящую еду. Судя по всему, его мама и сестра заботились о нем на протяжении многих лет. Я почти решилась спросить, сколько ему лет, но занервничала еще больше, поняв, что мне придется признаться, что мне всего двадцать.
Я так много врала ему, хотя сейчас уже так жалею об этом.
Скользнув в платье, убеждаюсь, что выгляжу отлично. Красиво. И даже сексуально... Но впервые за много лет я не чувствую радости от этого. Моя самооценка поменялась. Она не исчезла, просто поменялась...
В любом случае, работа есть работа, я сама выбрала эту жизнь, так что просто тащусь за своей сумочкой, прежде чем скрыться за дверью, чтобы встретиться с Уинстоном. В прошлый раз мне пришлось все отменить из-за Бельведера. Уинстон желает встречаться каждую субботу. Будет очень трудно, особенно учитывая, где мне хочется проводить все субботние ночи. Но я не могу отказаться из-за суммы оплаты.
Сегодня вечером этот клиент сказал, что хочет забрать меня. Так что я – его трофей на благотворительном банкете больных Альцгеймером. Это будет не первый раз, когда мне приходится идти на что-то подобное, и уж точно не последний, но обычно это делает Бэлла. У нее буйство, в отличие от любого другого. Она может заставить даже самого упрямого сноба смеяться над странными вещами.
У меня нет такой способности, но я знаю, когда смеяться, когда пожимать руки, когда быть вежливой. А самое главное, знаю, что я здесь для того, чтобы Уинстон выглядел так, будто он все еще может вставить девочкам моего возраста без проблем. Все дело в эго, когда ты богат.
Уинстон уже ждет меня, когда я выезжаю за пределы Аламоса – прибрежного рынка. Он стоит возле своего черного внедорожника. Когда я шагаю ему навстречу, он загорается:
– Ты выглядишь восхитительно!
– Спасибо, – отвечаю ему. – А ты выглядишь довольно привлекательно.
Независимо от своих чувств к Эверету я должна выполнить эту работу. Мне платят за то, чтобы Уинстон чувствовал себя единственным человеком в моей жизни. Я занимаюсь этим более трех лет, могу сделать и сегодня.
Он берет мою руку и подносит к своим губам, чтобы поцеловать. Потом открывает передо мной заднюю дверь автомобиля, и я сажусь в машину. Уинстон обходит внедорожник с другой стороны и располагается
Уинстон расспрашивает меня о том, что произошло со мной за неделю. Отделываюсь короткими фразами, давая понять, что все в порядке. Я тоже его расспрашиваю, и он так же вежлив и короток. Банкетный зал находится в двадцати пяти минутах езды от города. Водитель высаживает нас у красной пятнадцатиметровой ковровой дорожки, ведущей ко входу в здание.
Я беру Уинстона под руку, как только мы оказываемся внутри. Здесь уже должно собраться более ста человек, но прием не начнется еще, по крайней мере, пятнадцать минут. Мы находим наши имена на табличке, стоящей на одном из круглых столов, покрытых белой скатертью. В центре стола располагается букет великолепных цветов всех оттенков фиолетового. Рядом с каждым стулом стоит красивая сумка, перевязанная фиолетовой лентой.
Уинстон отодвигает для меня стул и, как только я сажусь, тут же пододвигает его обратно. Заняв свое место рядом со мной, он щелкает пальцами проходящему мимо официанту в черном строгом смокинге. Тот подходит и ставит перед нами по бокалу с шампанским, после чего удаляется, чтобы проделать то же самое у других столиков. За нашим столом сидят пока только трое человек.
– Томпсон, Мохеган, рад вас снова видеть. Как дела? – спрашивает мой клиент того, что справа.
Другой человек, находящийся за столом, совсем молодой мужчина, которому на вид можно дать лет пятнадцать. Он смотрит на меня. Когда я улыбаюсь ему, он смещает свой взгляд на мою грудь, прежде чем быстро перевести его в другую сторону.
Уинстон общается с друзьями. Я решаю заглянуть в сумку, которая стоит возле моего стула. В ней лежит коробка со свечами из сои, упаковки корицы и органического кокосового шоколада. Как только это оказывается на столе передо мной, я решаю положить все обратно, кроме фиолетовой ленты, которую кладу в свою сумочку.
Минуту спустя Уинстон берет свою сумку и кладет передо мной, шепча:
– Мне ничего не нужно, держи.
Я тихо благодарю его. Не откажусь от подарка. Вообще-то я немного волнуюсь. Понятия не имею, для чего все это и связано ли это как-то с болезнью Альцгеймера, но все же полагаю, что это необходимо.
Кто-то выходит на сцену в передней части зала, в то же время над нами гаснет свет. Весь зал замолкает, приготовившись слушать человека, включающего микрофон. Он представляется доктором Арнольдом Аккерманом и произносит слова благодарности всем, кто принимает участие в сегодняшнем благотворительном вечере, а также рассказывает о том, что на сегодня он сделал для лечения болезни Альцгеймера.
Остальная часть вечера сопровождается подобными историями и презентациями, в то время как официанты ходят вокруг, разнося нам ужин и напитки. В конце концов, последним человеком, вышедшим на сцену, оказывается леди Валентина, одетая в меха. Она стоит перед нами, рассказывая о недавнем диагнозе мужа и той боли, которую вызывает эта болезнь. И о финансовых проблемах, в которые они с мужем оказались вовлечены. Она упоминает, что эта шуба – подарок мужа почти сорокалетней давности, купленный к годовщине свадьбы, и единственная оставшаяся вещь, которая после продажи позволит ей еще какое-то время продержаться на плаву. Прежде, чем женщина заканчивает говорить, я чувствую, как слезы текут по моему лицу. Я пытаюсь стереть их, но они все равно текут, и я оставляю все, как есть, надеясь только, что мой макияж не испортится. Не хочу смущать ни себя, ни Уинстона. Он протягивает свою руку, чтобы положить ее на мое колено. Этот жест успокаивает его. Но он ничего не делает, чтобы успокоить меня.