Торквемада
Шрифт:
— Должен ли я покинуть ваш дом, дон Альваро?
— Только если сами того хотите, — пожал плечами Альваро.
Мендоса встал из-за стола. Он покачал головой; казалось, его бьет дрожь. Минуту-другую он стоял молча, потом сказал:
— Если, на ваш взгляд, какое-то там строение — ничто по сравнению с человеческой жизнью, тогда, полагаю, вы правы. Для меня в синагоге есть нечто такое, чего другие не видят. Это очень старая синагога, и уже от одного этого она для нас священна. Вот отчего мы называем ее святой и считаем, что за ней присматривает Господь Бог. Она стоит здесь, в Сеговии, две тысячи лет. Ее построили
2
Гамилькар Барка (год рождения неизвестен — ум. 229 до н. э.) — карфагенский полководец периода 1-й Пунической войны (264–241 до н. э.). Отец крупного полководца и государственного деятеля Ганнибала (247–183 до н. э.).
Теперь встал и Альваро и, глядя на раввина, заговорил. Голос его охрип; он доказывал, что синагога — всего лишь здание, ни больше и ни меньше.
— Дома строятся и дома разрушаются! — чуть не кричал Альваро.
— Знаю, знаю.
— Да ни черта вы не знаете! — выкрикнул Альваро. — Я ничем не могу вам помочь. Ясно? Не уверен, что вы сами понимаете, о чем просите. Знаете ли вы, о чем просите? Отдаете себе в этом отчет?
— Отдаю, — тихо произнес раввин.
— Почему вы пришли ко мне? Почему из всего нашего города выбрали именно меня? Поговорим начистоту. Я имел дело с евреями. В Испании нет ни одного купца, который не вел бы с ними дел, и я знаю, как вы работаете. Вы покупаете, вы продаете, и вы подкупаете. Не менее сотни раз вы подкупали городской совет Сеговии. Подкупали и священников. И даже епископов. Почему же теперь вы пришли ко мне? Соберите столько денег — сколько потребуется, и ваша синагога будет спасена. При чем тут я? Почему из всей Сеговии вы выбрали меня? Потому что я спас вам жизнь?
— Нет, не потому.
— Конечно же, потому. Мой поступок превратил меня в вашего раба. Покорного слугу. Нечаянно я спас жизнь одному еврею и навсегда стал заложником остальных. Теперь я должен спасать жизни уже тысячам ваших единоверцев, спасать синагогу, а не синагогу, так что-то еще, что вы от меня потребуете…
— Позвольте мне уйти, дон Альваро, — взмолился раввин.
Альваро схватил еврея за руку, резко повернул лицом к себе и, притянув его почти вплотную, спросил:
— Почему вы пришли ко мне? Почему из всей Сеговии выбрали меня? Не потому, что я спас вам жизнь. Есть другая причина.
— Вам обязательно нужно ее знать?
— Да, — прошептал Альваро.
— Ну что ж, хорошо, — согласился Мендоса; он говорил тихо, так тихо, что Альваро пришлось чуть ли не прижаться ухом к лицу раввина, чтобы услышать, что он говорит. — Я назову вам эту причину. Я знал вашего отца
6
Когда Мендоса ушел, Альваро сменил платье, натянул сапоги для верховой езды, взял шпагу и приказал седлать коня. Он вышел из своих покоев и спустился вниз, где его поджидала Катерина — жену после ухода Мендосы он не видел. Дочь спросила, куда он собрался, он оставил ее вопрос без ответа. Она взяла его за руку, пошла рядом, и Альваро, не удержавшись, сказал:
— Ты хорошеешь с каждым днем.
— А ты день ото дня становишься все красивее, — в тон ему ответила Катерина. — Будем и дальше расхваливать друг друга? К чему это? Мне больно, когда вы с матерью ссоритесь.
— Мы не ссоримся, — оборвал ее Альваро.
— Почему она ненавидит евреев? — спросила Катерина.
— Многие ненавидят евреев.
— Я не испытываю к ним ненависти. Разве они такие уж плохие?
— Люди как люди, — пожал плечами Альваро. — Одни хорошие, другие плохие.
— А этот человек, раввин Мендоса… его ведь так зовут? Скажи, он хороший или плохой?
— Ты хочешь, чтобы я судил людей? Я видел его однажды на дороге и тогда помог ему, и второй раз сегодня, у нас в доме. Мы немного поговорили. Разве этого достаточно, чтобы узнать человека? Иногда на это и целой жизни мало.
— А кто такой раввин? Это священник?
— Не совсем.
— Что ты имеешь в виду, говоря «не совсем»? Разве ты не знаешь?
— Знаю.
— Тогда почему не говоришь?
— Не потому, что хочу что-то скрыть от тебя. Раввин — нечто среднее между священником и учителем… — Неожиданно Альваро повернулся от дочери и направился к Хулио — тот держал под уздцы его коня. Когда Катерина подошла к нему, он уже сидел на лошади.
— Я вернусь сегодня вечером, — сказал он.
Катерина стояла молча, не сводя с отца глаз.
— Что ты так смотришь на меня? — спросил Альваро.
Лицо Катерины неожиданно озарила улыбка.
— Ты очень красивый мужчина, дон Альваро. Почему я не понимала этого раньше? Ты немолод, но очень красив.
Альваро поднял коня на дыбы и, вонзив шпоры ему в бока, выехал за ворота. Резвым галопом поскакал он к окраинам города, зная, что дочь смотрит ему вслед; однако, отъехав подальше от дома, перешел на рысь, а затем и на шаг. Ван Ситтен — Альваро расстался с ним всего несколько часов назад, — должно быть, провел это время в одной из гостиниц Сеговии, и сейчас Альваро увидел, что он скачет впереди, окликнул его и пришпорил коня. Узнав Альваро, Ван Ситтен осадил лошадь и подождал, пока тот подъедет. На окраине дорога проходила через оливковую рощу. Вдали под палящим солнцем в поле работали крестьяне, небо было ясное, синее со стальным оттенком. Ван Ситтен утер пот и сказал:
— Нам, голландцам, всегда не хватает солнца, но, думаю, стоит пробыть несколько дней в Испании — и мечтать о нем забудешь. Боже, ну и жара! А тебе хоть бы что!
— Ко всему привыкаешь, — ответил Альваро. — Куда ты теперь, добрый друг?
— Сначала во Францию, потом домой.
— Я заметил, ты торопишься покинуть Испанию, — сказал Альваро.
— На этот раз в Испании мною овладел страх, — признался Ван Ситтен. — Не слишком приятное ощущение.