Торжество Ваала

Крестовский Всеволод Владимирович

Тамара возразила, что, во всяком случае, письмо до Петербурга раньше трех-четырех суток не дойдет, а через три дня ей все-таки ехать надобно.

— И ни под каким видом! И думать не смейте!.. В крайнем случае, пошлите им рапорт: заболев, мол, сего числа, ранее недели выехать не моту, — вот и кончено.

— Пришлют врача свидетельствовать.

— Ну и пускай! У них ведь все это на канцелярских формальностях, — пока там в доклад, пока предписание врачу, пока что, да пока врач соберется еще приехать, — ан неделя-то вся и прошла! А в неделю-то уж наверное чего-нибудь дождемся.

Тамара исполнила все, как советовал ей отец Никандр, тем более, что и отец Макарий вполне разделял на этот раз его мнение. Письмо к г-же Миропольцевой было написано, рапорт тоже, и не только написан, но и препровожден в волостное правление для отправки в управу, а отец

Никандр, тем часом, запряг с работником пару своих «поповских» саврасок и сам отвез письмо в ближайшую почтовую контору, где и сдал его «заказным», чтоб уже повернее было.

На шестой день после этого, сотский принес от волостного Тамаре бумагу из уездной земской управы, где, в отмену прежнего распоряжения училищного совета, ей предлагалось оставаться в Горелове и, если школьное здание с его имуществом сдано уже ею по инвентарю местному старосте, то «принять от него школу вновь в свое заведывание, по инвентарю же, и о последующем донести.»

— А что, не моя правда вышла? — торжествовал, потирая руки, и радовался отец Никандр. — В воскресенье, уж так и быть, благодарственный отпоем вам! Ай-да благодетельница! Ай-да молодец!.. Хоть и дурында, а молодец, — исполать ей! Отстояла-таки, не дала в обиду!

Впоследствии Тамара узнала от г. Семиокова, что де-Казатис совершенно неожиданно получил от Агрипины Петровны телеграмму, которая произвела тогда во всей управе большую сенсацию, хотя и состояла всего-то из пяти слов: «Прошу оставить учительницу Бендавид в Горелове», — и только.

— У вас, однако, большая поддержка там, — значительно заметил ей при этом г. Семиоков не то завистливым, не то заискивающим тоном.

— Что, батенька, гриб скушали?! — приветствовали потом управские друзья Алоизия Марковича, при первом же приезде его в Бабьегонск. — Ведь советовал вам тогда де-Казатис не делать этого, так нет, не послушались!.. Ну, вот и с носом!

— Да я-то что же? — оправдывался с видом совершенной невинности Агрономский, — я-то при чем же тут!..

— Ну, да! толкуйте! Кому ж оно, кроме вас, зудело!

— Вот, господа, и всегда-то вы так! — вкорял он при. этом их же самих. — Другие сделают, а на меня валят! А я тут виноват столько же, как китайский император… Разве я смещал ее? Совет, а не я… Советом решено было, по большинству-с! А мне она ровно что наплевать, я и думать позабыл о ней!.. Стану я унижаться до мщения какой-то там девчонке, скажите пожалуйста!.. Стыдились бы вы и думать, а не то что высказывать мне в глаза такие несообразности!

— Ну-ну, дружище, уж вы, никак, обижаться начинаете, пойдем-ка лучше, дербанем по маленькой, да в винтик!

На том все это дело и кончилось.

Агрономский совсем перестал посещать школу, кроме как в самых экстренных и необходимых случаях, вроде встречи проезжавшего на ревизию губернатора, который пожелал посетить мимоездом Гореловскую школу, или вроде экзамена на льготу по воинской повинности. С Тамарой он уже не разговаривал и даже перестал ей кланяться, а если встретится, бывало, на улице, то отвернется, или еще заранее перейдет на другую сторону.

XVIII. «ИЗЛЮБЛЕННЫЕ ЛЮДИ»

Во время поездки по России нового представителя ведомства просвещения, в газетах появилось как-то известие, что на жалобу, принесенную ему одною из уездных земских управ в лице своих депутатов, на местного инспектора народных училищ, с просьбою удалить его, как ярого «толстовца» и гасильника истинного просвещения, представитель ведомства будто бы предложил этой управе самой указать ему кандидата из «излюбленных людей» на должность инспектора. Управа указала, и кандидат ее будто бы немедленно был назначен и утвержден в должности.

Прочтя это известие в газете, Агрономский сразу встрепенулся и взыграл духом, осененный счастливою мыслью. Если М-ской управе дозволили самой выбрать инспектора и утвердили его, то почему бы не сделать того же и для Бабьегонской? Ведь бабьегонский инспектор тоже «чинодрал толстовского режима». И хотя он человек, пожалуй, смирный, инертный, в дело мало теперь мешается, но все-таки мешается же иногда со своими дурацкими ссылками на какие-то там циркуляры «его сиятельства графа»; все же спорить и даже грызться с ним приходится порою. Да и что же из того, что человек только «не мешается»? В настоящее время этого еще мало! Надо пользоваться таким редко счастливым временем, надо ловить минуту и работать, — работать для будущего всеми силами совместно. Для действительной пользы дела надо, чтоб инспектор не сторонился

только, а помогал, чтоб он дружно, рука об доку, шел вместе с ним, Агрономским, и его друзьями, к одной общей цели; надо, чтоб он работал в их духе и направлении, — вот что надо!.. А еще лучше, если б он сам, Агрономский, мог занять такую должность, — земство его бы предложило, а правительство жалованье ему платило бы. Уж чего бы лучше!.. И если правда, что министерство поступило так, как пишут, то тут и раздумывать нечего, а следует скорее ковать железо, пока горячо, — скорее снаряжать депутацию, составлять петицию и — айда с прошением! Так и так, мол, на основании бывшего примера, имеем честь почтительнейше ходатайствовать и т. д. Во всяком случае, это такое неожиданное и существенное расширение земских прав, что им следует воспользоваться, хотя бы только из-за принципа. И Агрономский сейчас же полетел в Бабьегонск, поднял там на ноги всех членов управы, составил на дому у де-Казатиса секретное совещание, сочинил проект самой забористой, в «современном» вкусе «петиции», с критикой «прошлого», со ссылками на «призыв к обществу» и на «споспешествование мирному преуспеянию, в духе благодетельных реформ», и в два дня обработал «по секрету» всю эту свою затею. Совещатели, недолго думая, сами себя уполномочили (они слишком хорошо знали настоящий, ими же подобранный, состав своего земства и свою силу, чтобы постесняться «таким пустяком»), сами между собою избрали депутацию, в состав которой вошли бесцветный Коржиков, как уездный предводитель дворянства, солидный и представительный де-Казатис, как председатель уездной земской управы, и сам Агрономский, как почетный член училищного совета от земства, — а затем, сами же сейчас распорядились отчислить «г-м депутатам» из земского сундука подъемные, прогонные, суточные, да сверх того, еще на путевые и «непредвидимые» расходы, в количестве более чем достаточном, несмотря на всю скудость земской кассы. И вот, на другое же утро, втихомолку, не обмолвясь о своей затее ни единым словом не только посторонним лицам, но и своим управским служащим, «излюбленные люди» эти отправились на железную дорогу. Насчет временного опустошения ими земского сундука они не беспокоились, так как были уверены, что в случае удачи, да даже и при неудаче, «многочтимейший сосунок» Пихимовский не откажется пополнить их «позаимствование» ради такой благой цели: ведь тут дело идет о таком важном «расширении прав земства», да еще и по такому вопросу, который прямо касается будущности «молодого поколения», в лице «детей народа»! На такое дело Пихимовский никогда не откажет!

В Петербурге их приняли, где следует, очень любезно, — еще бы! «излюбленные люди», уполномоченные депутаты! — выслушали их очень благосклонно, причем даже высказались в смысле полной готовности со своей стороны всегда содействовать и удовлетворять, по силе возможности, всем справедливым и «симпатичным» желаниям земства и, в заключение, обворожив их своею «доступностью», направили всю эту «почтенную депутацию» к кому следует, в департамент, — там-де вашу петицию обстоятельно рассмотрят и дадут заключение.

В департаменте приняли их тоже очень любезно, но уже не с такою обворожительностью и, перейдя прямо на деловую почву, спросили, кого же именно они желали бы?

Но вот тут-то и встретилось затруднение. Кого именно — они и сами не знали. Конечно, если б можно было учредить должность инспектора от земства, но с содержанием от министерства, как они и предполагали, между прочим, в-своей «петиции», то «излюбленные» не затруднились бы предложить министерству «своего» кандидата. Но в департаменте на этот счет их очень разочаровали. Из департаментских объяснений оказалось, что, к сожалению, такой должности создать для них в настоящую минуту никак нельзя, и не только «с содержанием», но даже и просто как «почетную», потому что это выходит, извините, что-то совсем уже новое, ни на каких бывших примерах не обоснованное: инспектор вдруг от земства! Тогда причем же контроль от правительства? А вы еще хотите, чтобы должность была в одно и то же время и «по выбору» и «по назначению»: вы будете выбирать, а мы оплачивать, — как же это так? на каком основании?.. Идея, может быть, и очень остроумная; может быть, она и понравится, но чтоб осуществить ее, нужно восходить до Государственного Совета, проводить ваш проект в законодательном порядке, а это история долгая и, главное, теперь не до того: тут идет вопрос об «увенчании здания», а мы вдруг станем лезть с такими, извините, мелочами! Словом, это неудобно, несвоевременно, — просто нельзя, а потому нечего об этом и разговаривать.