Торжество жизни
Шрифт:
Подходя к институту, Галина волновалась. Она никак не могла решить, с чего начнет разговор, поэтому "намеренно замедлила шаги перед институтом — ей хотелось оттянуть время встречи. Но в этот момент из вестибюля вышел Степан. Он осмотрелся вокруг, увидел какую-то девушку в меховом жакете, улыбнулся ей, быстро перебежал улицу и вдвоем с ней пошел вниз, к площади.
Галина растерянно посмотрела им вслед, ругая себя за то, что сует нос в чужие дела, что надела новое платье, что не вышла из дому на пять минут раньше.
Она повернулась и пошла домой.
Под ногами чавкал влажный
Степан сразу заметил, что Катя чем-то взволнована и угнетена. Она позвонила в институт и попросила срочно выйти в вестибюль, хотя знала, что Степан сейчас работает по восемнадцать часов в сутки.
"Значит, у нее важное дело", — решил Степан и ни о чем не расспрашивал, зная, что Катя расскажет сама. А Катя тем временем думала:
"Дойдем до того киоска — скажу… Нет, до площади". Хотелось сказать, надо было сказать и — не могла. Не могла произнести слово "операция" — страшное слово, звучащее, как дребезжанье холодных хирургических инструментов на мраморном столе. Это слово, казалось, было бы равносильно смертному приговору: Катя с детства не любила и боялась врачей, почти никогда не болела и внушила себе, что если заболеет — обязательно умрет.
Но и молчать нельзя. Сегодня утром врач категорически заявил: или операция, или он не отвечает за ее жизнь.
Катя робко попыталась спорить с ним, — объяснила, что скоро экзамены, что она сейчас просто не может… Просила отложить операцию до лета… Но доктор был непоколебим и под конец, покачав головой, сухо сказал:
— Как хотите. Операцию можно сделать и летом, но знайте: с каждым днем она будет для вас все более тяжелой.
Он отвернулся и посмотрел в окно, где в это мгновение проскользнул и тотчас погас золотой солнечный луч.
И Кате показалось, что этот луч навсегда подчеркнул этот день, а вслед за ним настанет тьма, тьма навсегда. Она медленно вышла из кабинета врача, старалась быть спокойной, но ей не хватало воздуха, и в висках мелко вызванивали молоточки:
— О-пе-ра-ци-я…
Операция была неизбежной, она это знала и чувствовала если только сообщить об этом Степану, он скажет: операцию нужно делать немедленно. И она бы ему поверила.
Но как трудно начать разговор!.. Нет, еще несколько кварталов… Еще несколько шагов… Ну, вот и окончились все намеченные рубежи.
— Степа!
Он не произнес обычного "что?", молча повернул к ней голову и посмотрел встревожено, ободряюще, нежно… И Катя подумала, что Степан будет очень переживать, если ее положат в больницу. Он не сможет работать, а ведь у него уже что-то получается…
Степан все еще смотрел на Катю, ожидая, что она скажет А Катя передумала: нет, сейчас не нужно. Пусть позже…
— Степа, грустно мне почему-то и тяжело… И сама не знаю, почему. Ты прости, что я оторвала тебя от работы, — я больше не буду… Может быть, пойдем в театр?
Они проходили мимо театра. Центральная улица, словно шумный весенний поток, плыла вниз. к площади; вспыхивали фонари, ярко светились огни реклам, люди шли веселые, вдали слышалась музыка.
Это была жизнь. И казалось, что в мире нет страданий, нет болезней и страха перед бессмысленной смертью. А то, что случилось утром, — поликлиника,
— Пойдем Катя!.. — Степан почувствовал, что Катя, вымолвив несколько слов, стала более веселой. Но он знал и то, что Катя, высказала не все, что ее что-то угнетает. И он начал говорить, что жизнь — хороша, нo в жизни хорошо все; что этот синий вечер с кружащимися снежинками красив так же, как и ленинградская белая ночь; что жизнь, как и сама природа, ярка и многогранна…
Он рассказал ей о дальних странствиях одинокой снежинки, и эта старая хрестоматийная история из его уст прозвучала как-то по-особенному, по-новому…
Облачко невесомого пара подымалось высоко, в беспредельную синеву неба, но этот простор не был мертвым: по нему мчались краснозвездные корабли, над ними вспыхивали блики полярных сияний, и с этими огнями перекликались яркие огни земли… Облачко превращалось в снежинку, снежинка плыла над просторами Родины, — она видела прекрасные города, слышала песни, ей хотелось опуститься вниз. Но злые ветры не давали: они стремились угнать ее далеко-далеко, в мертвые полярные пустыни… Но вот над лесозащитной полосой воздух задышал призывно и мягко, м снежинка, кружась, полетела вниз…,0на станет капелькой воды, ее вберет в себя толстый обжора-корень сахарной свеклы. И Катя возьмет в руки этот громадный бурак и даже не будет знать, что в нем томится бедная пленница — капелька воды…
Это была сказка, обыкновенная детская сказка, но слушать ее было легко и приятно. Катя улыбнулась:
— Ты поэт, Степа!
Улыбнулся и Степан:
— Конечно, поэт, хоть и не написал ни единственной строчки стихов. Мне кажется, что поэзия близка каждому человеку. Мы скоро будем жить при коммунизме, а при коммунизме каждый должен быть поэтом. Ведь и сам коммунизм — поэма, которую мы творим…
И вдруг Катя, прижавшись к Степану, тревожно спросила:
— Степа, кто этот мужчина в серой шляпе? Вон там, у подъезда…
Степан оглянулся. У подъезда Медицинского института стояли Великопольский и Коля Карпов. Они о чем-то оживленно беседовали.
— Да. это так, один… тип. Помнишь я тебе рассказывал, что отдач ампулу доценту? Так вот это он и есть, доцент Великопольский.
Катя уже вспомнила: это был тот самый человек, который полгода назад в городском парке так пренебрежительно к злобно отозвался о Степане. Она сказала шепотом:
— Степа, это твой злейший враг!.. Я его совсем не знаю, видела всего один раз и, конечно, забыла бы, если б не слышала, с какой ненавистью он говорил о тебе… Ты остерегайся его!
— Может быть, это и не враг, но противник. У меня с ним еще будут стычки. Я ему очень верил вначале, я почти любил его, но сейчас я вижу — это подлец! Посмотри, вот он улыбается, но я не верю его улыбке.
Великопольский засмеялся коротко, сказал еще несколько слов и быстро поднялся по ступеням. Коля направился навстречу Степану и Кате.
— А я к тебе, — закричал он еще издали. — Только сейчас освободился. Кто сегодня дежурит?
Подойдя вплотную, Коля догадался:
— Катя? — и протянул руку. — Николай Карпов.