Тот, кто хотел увидеть море

Клавель Бернар

На минуту она остановилась у калитки. Вдруг она вздрогнула от страшного шума. Из дверей — сначала из одной, потом из другой — с громким криком вырвался поток школьников. Часть их пронеслась мимо нее на улицу, другие принялись бегать по двору. Теперь ей уже не хотелось плакать, она улыбалась.

Наконец во двор вышел незнакомый учитель и направился к ней. Мать сказала, что она к господину Грюа.

— Директор, должно быть, еще и классе, — ответил учитель. — Он часто задерживается с отстающими.

— Знаю, знаю, — сказала мать.

Учитель был очень молод. Мать заметила на его лице улыбку, когда он пояснил:

— Такой уж у него метод.

Он предпочитает это наказаниям.

Мать не ответила. Они подошли к застекленной двери. Учитель заглянул в класс.

— Так и есть, — сказал он. — Вам придется немного подождать.

— Я подожду, благодарю вас.

Учитель начал прохаживаться по двору. Подойдя поближе к приоткрытой двери, мать увидела господина Грюа. Он сидел на стуле, между кафедрой и партами. Рядом с ним стоял мальчик; другой, сидя на корточках, переставлял на цветной доске какие-то маленькие белые предметы. Мать слышала голос господина Грюа, но из-за крика, доносившегося со двора, не могла разобрать, что именно он объясняет. Ей хотелось войти и сказать: «Не беспокойтесь, пожалуйста, я подожду и послушаю». Немного спустя мальчик, примостившийся на полу, встал, и его место занял другой. Господин Грюа продолжал объяснение, потом обнял мальчика, посадил его к себе на колено и погладил по голове своей большой рукой. У директора были седые всклокоченные волосы, рыжие, очень густые усы, почти совсем закрывавшие верхнюю губу. Вероятно, он продолжал бы объяснение и дальше, но тут он заметил мать. Он осторожно отодвинул мальчика и подошел к двери.

— Вы ко мне, мадам Дюбуа?

— Я вам не помешаю?

— Нет конечно, не помешаете. Я не спешу. Да мы и кончили. Ну, ребятки, уберите все это и бегите домой.

Голос у директора был низкий, и временами из горла вырывалось какое-то клокотание. Он был очень высокого роста, и, хотя слегка горбился, мать смотрела на него снизу вверх. Когда мальчики вышли, он предложил ей свой стул, а сам уселся на парту, втиснувшись между спинкой и пюпитром, повернувшись боком и вытянув длинные ноги поперек прохода; руки его заняли почти всю крышку пюпитра.

Мать молча смотрела на него. Теперь ей уже не хотелось говорить. Ей было как-то неловко сидеть вот так, на стуле, выдвинутом на середину пустого класса. И все же она чувствовала какую-то приятную слабость в ногах, крепко прижатых одна к другой под длинной серой юбкой. Директор достал из кармана кисет с табаком и книжечку папиросной бумаги. Он не спеша свертывал сигарету, а мать смотрела на его большие руки с пожелтевшими пальцами; затянувшись разок-другой, он спросил:

— Итак, вы ко мне, мадам Дюбуа?

Мать вынула из-под шали руку и показала ему свернутые трубочкой листы.

— Может быть, я напрасно надоедаю вам, господин Грюа, — сказала она, — но мне больше не с кем посоветоваться.

Директор покачал головой.

— Когда со мной говорят о моих учениках, мне надоесть не могут.

Мать улыбнулась: он догадался. Теперь все просто. Она встала, чтобы передать ему рисунки.

— В прошлом году вы уже рассказывали мне о Жюльене, как он поживает?

— Он дома. Его обучение закончилось.

— Вот это хорошо. Вы боялись, что он не дотянет до конца.

Мать постояла в нерешительности, потом снова села и вздохнула.

— Я и боялась, и нет, — сказала она. — В сущности, если бы он уже в прошлом году был здесь, он мог бы вернуться в школу.

Она умолкла. Ее слова повисли в воздухе. Директор ничего не ответил. Казалось, он с интересом следит, как от сквозняка из полуоткрытой

двери расплывается дым его сигареты.

— Вы мне тогда говорили, что он быстро догнал бы класс, — робко сказала мать.

Учитель покусал усы и только потом ответил:

— Конечно, но за два класса, знаете ли, догнать не так-то легко.

Минутку они молча смотрели друг на друга, потом учитель спросил:

— Вы думаете, он хотел бы продолжать занятия в школе?

— Ах нет, я не знаю, он мне ничего не говорил. Но прибирая в его комнате, я нашла вот это. И принесла вам. Я бы хотела, чтобы вы посмотрели и сказали, нельзя ли… нет ли возможности… я не знаю, в общем нельзя ли что-нибудь сделать…

Она замолчала. Она говорила быстро, словно боясь, что не успеет все сказать. И вдруг почувствовала, что не представляет себе ясно, о чем хотела просить. И снова внутри у нее что-то сжалось, все вокруг заволокло туманом, даже лицо директора, склонившегося над рисунками. Когда он заговорил, матери показалось, что голос его доходит до нее откуда-то издалека, словно приглушенный завесой серого дыма, разделявшей их. А ведь она пришла посоветоваться с ним, ей нельзя пропустить ни одного слова. И она слушала, затаив дыхание, боясь пошевелиться, отодвинувшись от спинки стула, слегка наклонившись вперед и положив руки на колени.

Грюа улыбался, рассматривая рисунки Жюльена.

— Понимаете, когда я вижу такие вот рисунки, я просто диву даюсь. Сам я не способен ничего нарисовать. Если попробую нарисовать лошадь, она выйдет похожей на картофелину, а если вздумаю изобразить картофелину, получится все, что угодно, только не картофелина.

Когда он смеялся, его густые усы вздрагивали и приподымались, открывая зубы, пожелтевшие от табака. Мать также засмеялась.

— А как же вы учите их рисованию?

— Что вы, я не учу! Где мне! Скорее они меня научат. Нет, я просто ставлю на стол вазу или кофейную мельницу и говорю, чтобы они срисовывали. Думаю, что рисованию научить нельзя. Вот возьмем хотя бы вашего Жюльена, насколько я помню, он всегда шел первым по рисованию, а я отлично знаю, что никто, ни в школе, ни дома, не учил его рисованию.

Мать не знала, что сказать. Директор поглядел на нее.

— Он вам никогда не говорил, как я ставлю отметки за рисование? — спросил он.

— Что-то не помню.

— Так вот, понимаете — у нас демократия. Я показываю рисунки, и мы их обсуждаем всем классом. Отметку определяют ученики. Я считаю, что это гораздо справедливее, и так по крайней мере моя совесть чиста.

Он все еще с улыбкой восхищения рассматривал рисунки Жюльена.

— Конечно, если бы Жюльен не бросил учиться, — сказал наконец директор, — он мог бы поступить в школу живописи, но, с другой стороны, знаете, виды на будущее там не очень-то блестящие. Нет, я не против физического труда. И думаю, если у молодого человека есть в руках ремесло и он любит свое дело, то это нисколько не хуже, чем свободная профессия.

Мать почувствовала, что язык у нее прилипает к гортани и она не может сказать то, что хотела. Директор все еще любовался рисунками, складывая один на другой. Она подождала, пока он кончил их рассматривать.

— Я не знаю, но мне кажется, он не очень любит свою специальность, — прошептала она.

Директор почесал в затылке, погладил усы и наконец заметил:

— Во всяком случае ему вряд ли понадобилось бы два года, чтобы понять это… Почему вы так думаете? Он говорил вам?

Мать пожала плечами, подняла было руки и опять уронила их на колени.