Тот, кто хотел увидеть море
Шрифт:
— Ну как, разыскал товарищей? — спросил отец.
— Кое-кого разыскал, — ответил Жюльен.
— Надеюсь, теперь, вернувшись домой, ты опять станешь заниматься гимнастикой.
— Это зависит от того, сколько у меня будет времени.
— Завтра пойдем к твоему новому хозяину, вот и узнаешь. Он человек добропорядочный. Люди они богатые и пользуются у нас уважением. Дело ведет отец с тремя сыновьями. Я думаю, на них не меньше двадцати человек работает, раз у них и шоколадная фабрика и кондитерская.
— Не считая еще тех, что в Лионском отделении, — прибавила
Отец еще долго распространялся об этой фирме и в конце концов сказал:
— Проработаешь у них два-три года и будешь все уметь; и шоколад, и конфеты, и всякие пирожные будешь знать, как делать. Очень это хорошо — все уметь.
Мать не слушала. Голос отца она воспринимала как отдаленное гудение. Она глядела на Жюльена. Глядела и не могла наглядеться.
Он здесь, напротив нее. Они в надежных стенах родного дома, а дальше сад, погруженный во тьму. В кухне светло и тепло, и Жюльен тут. Сейчас для нее не существовало ничего, кроме него, даже войны, которая шла где-то там, далеко, и напоминала о себе только снимками в газетах да листами картона, которые отец прибил к деревянным ставням, чтобы закрыть вырезанные в них сердечки.
7
Сейчас же после обеда отец взял ключи и вышел. Как только он закрыл за собой дверь, мать сказала Жюльену:
— Ничего с ним не поделаешь, не хочет запирать сарай и калитку до того, как поедим.
— Ну так что ж такого, сейчас не холодно.
— И когда холодно, все равно так. Просто это для того, чтобы покурить. Будто я не знаю. И будто я не даю ему курить. Нет, это просто у него такая дурь — любит покурить тайком.
Продолжая говорить, она убрала со стола. Взяла тряпку, вытерла клеенку, смахнув в горсточку крошки, которые затем бросила в корзину, куда уже раньше отнесла очистки картофеля; покончив с уборкой, достала из буфета свою рабочую корзиночку и поставила ее на стол.
— Ты еще не собираешься спать? — спросила она. — Посидишь немного со мной?
Жюльен промолчал.
— А ты поздно ложишься? — спросил он немного спустя.
— В это время года мы обычно ложимся без света, сейчас же, как поедим, но раз ты тут, это не обязательно.
Жюльен опять промолчал.
— Дело в том, что я обещал Бертье зайти за ним, — не сразу сказал он.
Мать, уже севшая к столу и рывшаяся в рабочей корзинке, посмотрела на него.
— Сегодня?
— Ну да.
— Но ведь утром ты проделал столько километров, ты, верно, вымотался. Лучше бы посидел спокойно.
— Я не устал. Знаешь, я привык к велосипеду.
Мать сдержала вздох и постаралась улыбнуться.
— Ну что ж, только лучше подожди, пока отец уляжется, — сказала она.
— Именно это я и собирался сделать, — смеясь, признался Жюльен. — Ведь ты же, верно, заметила, что я ничего не сказал, когда он взял ключ от калитки.
Мать подняла голову и нахмурила брови. Жюльен все еще усмехался. Она помолчала, но потом все-таки сказала, стараясь придать строгость голосу:
— Пожалуйста, не воображай, что я буду тебе потакать. И не думай, я не стану за тебя заступаться, когда отец будет тобой недоволен. Я знаю,
— Ну, знаешь, к свободе у папаши Петьо не очень-то привыкнешь, — усмехнулся Жюльен. — Хотел бы я посмотреть, что бы ты на моем месте запела.
Мать положила чулок и деревянный гриб для штопки на стол и, покачав головой, пробормотала:
— Бедный ты мой взрослый сын, я так и думала, что тебе там не очень-то сладко жилось; я тебя только об одном прошу: не раздражай отца. Ты уже опоздал к ужину. Он ничего не сказал, но он нервничал. Я видела.
Жюльен пожал плечами и скорчил гримасу.
— Подумаешь, поели в половине восьмого, не так уж это поздно, — возразил он.
— Для тебя, может быть, и не поздно, — сказала она, — но твоему отцу шестьдесят шесть лет. И он очень устал. Этого не следует забывать.
Наступило долгое молчание. Только бачок пел на плите и сероватая струйка пара тянулась к двери, приоткрытой в темную столовую. Мать снова взялась за штопку. Ее огрубевшие руки, все в трещинах от работы в саду, слегка дрожали, когда она подымала их к глазам, чтобы на свету лампы вдеть нитку в игольное ушко. Жюльен взял со стула номер «Иллюстрасьон», принесенный мадемуазель Мартой, и теперь лениво листал его.
Вдев нитку, мать некоторое время прислушивалась к шорохам, доносившимся из сада. Только проволочная сетка над крольчатником покачивалась от ветра.
— Знаешь, мне тоже с ним не всегда легко, — сказала она чуть слышно.
Некоторое время она молча смотрела на сына, потом прибавила еще тише, с легкой дрожью в голосе:
— Я еще и поэтому рада, сынок, что ты вернулся домой.
Она чуть заметно запнулась перед тем, как назвать его «сынок». И все же назвала его так, сама не зная почему; просто потому, что ей было приятно произнести это слово.
Она прищурилась, и свет от лампы стал менее резким. Жюльена, сидевшего напротив, она видела теперь как сквозь туман. Раскрытый журнал на столе представлялся ей просто белым четырехугольником, чуть побольше школьной тетради. Да, на столе тетрадь, и над ней склонился маленький мальчик.
В эту минуту отец, верно, задел ключом за железные перила на лестнице. Мать вздрогнула. Сердце у нее забилось сильнее. Жюльен рассматривал страницу с фотографиями, на которых были изображены платформы с солдатами и танками.
Отец вошел в кухню, положил на буфет ключи, взял в чулане под раковиной ночной горшок и поднялся на несколько ступенек. У двери он остановился и, прежде чем отворить ее, обернулся и сказал:
— Спокойной ночи, и не сидите слишком долго, не стоит, только глаза портите.
— Спокойной ночи, папа, — сказал Жюльен.
— Спокойной ночи, — сказала мать.
Когда отец вошел в спальню, мать прислушалась к его шагам. Мысленно она следила за каждым его движением, она могла бы точно сказать, когда он ляжет в постель. Жюльен, вероятно, тоже прислушивался, потому что, как только прекратился скрип половиц, он посмотрел на мать и сказал: