Тот, кто называл себя О.Генри

Внуков Николай Андреевич

Через несколько минут перед камерой появился сержант. В руках он держал портфель.

— Все в порядке, Портер. Собирайся. Поедем на десятичасовом.

Я готов, — сказал Билл.

Стражник отворил дверь.

Ваша честь, — сказал Билл, — разрешите один вопрос.

Говори.

Вы меня поведете в наручниках?

С чего ты это взял? Я никогда никого не вожу с браслетами. Никогда. Мне достаточно глаз и вот этой игрушки, — он хлопнул ладонью по кобуре кольта.

Благодарю вас, — сказал Билл.

Теперь он был спокоен на случай, если на улице встретится кто-нибудь из знакомых. Он благодарил

судьбу за то, что газетчики не обратили внимания на процесс, ни одного " репортера не было в здании суда. Его имя появится только в отделе хроники на последней газетной полосе, а десять строчек мелкого шрифта обычно ускользают от читателя. Не заметил он знакомых лиц и среди публики в зале. Правда, в задних рядах, почти у самого выхода, сидела молодая женщина, похожая на Луизу Шотт, но издали трудно было рассмотреть лицо. Да и какое значение имеет Луиза? С прошлым покончено. От прошлого не осталось ничего. Даже Атол ушла. Была ли она счастлива с ним? Он никогда ее не спрашивал об этом. А она всегда молчала и улыбалась. И никогда не жаловалась.

В то время железнодорожная компания Гульда еще не строила специальных вагонов для перевозки арестантов. Сержант и Портер заняли отдельное купе в обычном пассажирском пульмане. Полицейский запер дверь специальным ключом, уселся возле нее на лавку, надвинул на глаза широкополую шляпу и сразу же задремал. Билл присел у окна, облокотился о столик и вытянул ноги.

Четырнадцать лет назад он ехал в точно таком же пульмане и смотрел точно в такое же окно. Экспресс вырвался за пределы штата Джорджия. Двадцатилетний Билл разглядывал новую, незнакомую страну.

Зеленые прерии медленно наступали на леса, дробили их, превращали в рощицы. Один за одним появлялись и исчезали города. Местность была непохожа на то, к чему он привык в Северной Каролине. Так непохожа, что у него появилось ощущение, что и сам он стал непохож на себя. Другое лицо, другая одежда, другие мысли и полная самостоятельность. Он может, например, на любой остановке выйти из вагона, выпить у стойки стакан виски и расплатиться. У него есть деньги. Много денег. Пятьдесят долларов. Подарок дяди Кларка.

— Возьми и не смущайся, — сказал Кларк Портер. — Они твои. Ты их заработал честным трудом. Они тебе будут нужны. Всему свое время, как говорится в Екклезиасте. Время разбрасывать камни и время собирать камни. Время терять и время находить. Время обнимать и время бежать от объятий. Сегодня ты уезжаешь — и этому тоже время. Старайся Увидеть и узнать все. Знай, что жить в мире и видеть мир — это разные вещи. Научиться смотреть по-настоящему очень трудно. Постарайся научиться. Мир прекрасен. Он прекраснее любой сказки. И постарайся всегда помнить, что ты — человек в этом мире. А настоящий человек не проходит бесследно. В чем-то после смерти он остается. В доме, который построил, в книге, которую написал, в капитале, который накопил. Старайся быть нужным для жизни человеком. — Дядя Кларк положил руки на плечи Билла. — И если будет плохо, Вильям, плохо и трудно, напиши несколько строчек.

Напиши все равно кому — мне, или Беллу, или Паркенстекеру. И никогда не жалей того, что прошло. Расставайся: прошлым без грусти.

Билл ехал на ранчо к сыновьям доктора Холла, врача, который заменил в Гринсборо его отца. Это было

четырнадцать лет назад. Такой же пульман и такое же окно. Только вместо полицейского, дремавшего над своим портфелем, в супе находились мистер и миссис Холл, и за окном проносились остатки лесов Джорджии и Южной Каролины.

За Талулой экспресс пересек несколько широких протоков реки Ред-Ривер и остановился у водокачки городка Маршалл.

— Это уже Техас, — сказал доктор Холл.

И это в самом деле был Техас. Прямо у железнодорожного полотна два пастуха в белых парусиновых брюках сбивали отару овец. Оглушительно стреляли длинные бичи, овцы прыгали друг через друга, поднималась розовая пыль, тонкими голосами блеяли в середине стада ягнята. Когда экспресс тронулся, молодой пастух на сером тонконогом коньке догнал его и поскакал рядом с вагонами, бросив поводья, хохоча и размахивая руками. Он так хорошо держался в седле, так свободно — одними коленями — управлял скоком конька, что Билл не выдержал, высунулся в окно и закричал в упругую воздушную струю, летящую вдоль состава:

— Здорово! Браво!

Парень вздернул конька на дыбы, заставил его повернуться на задних ногах и галопом поскакал обратно к станции.

— Нравится? — спросил доктор Холл. — У моих мальчиков тоже есть несколько лошадок. Ты скоро научишься.

В Котулле, в ста милях от Сан-Антонио, они сошли с поезда и пересели в таратайку, присланную с ранчо. Мексиканец Иларио, встречавший гостей, уложил в сено чемоданы и картонки. Увидев гитару Билла, он хлопнул по струнам ладонью.

— Это ваша, сеньор? Вы играете? Поете? Наши ребята сойдут с ума от радости. Грациас, сеньор! Мы переименуем наше ранчо. Оно называлось скучным — Дэлл ранч. Теперь мы назовем его Гэй бразерс ранч!

Таратайка скрипнула, качнулась и покатилась по раздолью саванны. По бокам дороги волнами ходили высокие травы. Испанские лошадки бежали ровной рысцой. Медовый воздух ударял в голову, как неразведенное виски. Теплый ветер гнал прозрачные облака и раскачивал солнце. Дорога понемногу затерялась в траве, и тележка поплыла по зеленым степным бурунам. Билл так и не успел насмотреться на простор прерии.

— Patio, — показал кнутом мексиканец, и переезд кончился.

Дом на ранчо Дэлл был сложен из необожженного кирпича в один этаж. Веранда с земляным полом окружала его с трех сторон. У столбиков коновязи пощипывали траву цесарки. На полу веранды в одной куче лежали потники, седла, попоны и украшенная медным набором сбруя. На галерейку выбежала маленькая черноволосая, очень румяная женщина.

— О! — закричала она. — О! Миссис Холл! Мистер Холл! А я-то думала, что это кто-нибудь из мальчиков.

Она поцеловала доктора и его жену, а Биллу подала узкую, влажную ладонь.

— Я стирала, — сказала она. — Я думала, что вы приедете позже. Я — Мэйми Холл. Зовите меня просто Мэйми. Сейчас я вас буду кормить. А пока отдохните с дороги.

Она проводила Билла в комнату на восточной стороне дома и ушла.

Земляной пол был хорошо утрамбован и чисто выметен. Ветерок дергал и заворачивал пеструю занавеску на окне. Вся обстановка — два самодельных трехногих стула, складная парусиновая кровать и дощатый стол, заваленный старыми газетами, обрезками сыромятных ремней и ружейными патронами.