Тот, кто не читал Сэлинджера: Новеллы
Шрифт:
Это была завершающая часть ритуала, поскольку напутственные слова и пожелания оставались пустыми словами и несбывшимися пожеланиями, обычным сотрясением воздуха. Потому что следующая встреча, в деталях повторяя предыдущую, проходила не раньше, чем месяца через четыре.
Я называл эти встречи «квартальным отчетом» и вскоре воспринимал их как часть окружающего меня ландшафта или плохую погоду, которую иногда следует терпеть по необходимости.
Хотя, если признаться, ощущение беспомощного идиота и до, и после, и во время вынужденных визитов меня не покидало.
Нет-нет,
Для того чтобы почувствовать себя самодостаточной, ей нужны были зрители; нет, не так, не зрители, а, скорее, партнеры, задача которых состояла в том, чтобы вовремя подавать реплики.
Такой спектакль не может идти каждый день, ибо тогда он наскучит самому солисту.
Впрочем, гораздо раньше он наскучил «статистам»; во всяком случае, как я уже говорил, встречи становились все реже, пока не прекратились совсем.
…Странно, что я вспомнил о Марго, перебирая в памяти слова в поисках приснопамятного «нотариуса», мучительно перебирая, дергаясь, нервничая и не находя себе места.
А в кафе, где я сидел, звучала грустная музыка, какой-то незнакомый мне певец щемяще пел о том, что все в жизни проходит, и только любовь вечна; но, увы, это была всего лишь песня, мгновенная иллюзия печали, обычное сладкоголосое вранье, потому что, действительно, все в жизни проходит, а любовь увечна, как увенчанная моим воспоминанием нелепая Марго, выскочившая в памяти сразу после того, как мое усталое сознание выдало, наконец, словно вызволив его из комы, искомое слово «нотариус».
Дарума, или Проездом из Жлобина
— Срезал ты его, — скажут Глебу.
— Ничего, — великодушно заметит Глеб. — Это полезно. Пусть подумает на досуге…
В маленьком питерском кафе под названием «Сириус» было тихо и уютно. Он, по обыкновению, заказал черный чай с лимоном и мятой, бутерброд с авокадо и яйцом и в ожидании заказа углубился в книжку, которую достал из черного кожаного портфеля.
Чтение захватило его: речь шла о старинном японском обычае, посвященном ежегодному расставанию с грехами и несбывшимися
Дарума («дар ума» — подумал он, усмехнувшись) являла собой обобщенный (овеществленный) образ буддийского святого Бодихармы (проще говоря — Дарумы).
В канун Нового года японцы изготавливают своих невинных неваляшек в огромных количествах — из дерева или папье-маше. Отличительная особенность данного артефакта состоит в том, что глазницы куклы — пусты. И вот, загадывая желание на год вперед, человек прорисовывает тушью в одной из глазниц Дарумы увесистую точку (то бишь открывает один глаз). Если желание сбывается, кукле добавляют еще один глаз, после чего торжественно водружают на семейный алтарь. Но если же — напротив — ожидания тщетны, а помыслы остаются помыслами, неваляшка отправляется в костер.
— Здравствуйте! Вы случайно не работали в многотиражке «Полимер»?
Если бы не название заводской газеты, где ему действительно довелось в юности проработать несколько лет, то он наверняка решил бы, что обращаются не к нему. Оторвавшись от чтения, он поднял глаза и увидел перед собой женщину лет пятидесяти, плотно сбитую и приятно одетую. Но что самое интересное: поражало ее лицо, как две капли воды схожее с фотографией Дарумы из книги.
«Странное сходство… — подумал он, отложив книгу в сторону, — в материализацию духов я, конечно, не верю, но почему бы не поверить в материализацию прошлого?»
Она переспросила торопливо, будто от этого зависело нечто важное для нее:
— Так вы работали в «Полимере» или нет?
— Может, вы для начала присядете? — ответил он вопросом на вопрос, пододвигая стул незнакомке.
— Хорошо, — сказала она, по-прежнему оставаясь в напряженье.
— Вы расслабьтесь, пожалуйста, — он коснулся ее руки.
Она неловко улыбнулась, и эта улыбка внезапно осветила путь в далекое прошлое: там, в полутьме, он различил юную, милую Людочку Гу-сятникову, чертежницу из технического отдела; там, рядом с Людочкой, увидел себя, двадцяти-летнего юнца, сидевшего в крохотной редакции многотиражной газеты «Полимер».
— Люда, — засмеялся он, — Гусятникова? Конечно, работал… Какими ветрами тебя сюда занесло?
— А тебя какими? — слегка съязвила она и, помолчав, добавила, поясняя:
— Я случайно тут, проездом из Жлобина, заехала на несколько дней. Муж с сыном пошли на какой-то матч футбольный, а я решила скоротать время в первом попавшемся кафе. Зашла, а тут… ты… Как ты?
— После «Полимера» перебрался в Питер, работал спецкором, много ездил, путешествовал, затем серьезно занялся литературой, написал несколько книг.
— Круто! А я так обыденно живу: семья, дети… Очень удивилась, увидев тебя, вначале даже решила, что обозналась. Если бы не вгляделась пристально, то, честно, никогда бы не признала…
— Сложно, конечно, признать после стольких лет… А ты хоть иногда меня вспоминала?
— Скорее нет, чем да. Но все равно приятно тебя видеть живым и здоровым.
— Спасибо за откровенность. Впрочем, я не удивляюсь-ты всегда была человеком прямолинейным и откровенным…
— Извини, что обидела… что поделаешь, характер, его не переделаешь.