Тот, кто подводит черту
Шрифт:
В суде
Иногда человек проводит несколько дней в полном бездействии. Время идет, будто и нет его: ничего не происходит, ничего не изменяется, словно само небо забыло о тебе. Сегодня у Леси был такой день, когда решить полагалось все предстоящее. И, на ее счастье, как-то все складывалось.
Она успела в суд. Как раз приемные часы были во второй половине дня. Написала подробное заявление.
Отсидела в очереди.
Второй раз уже она в этом самом суде по одному и тому же делу. Развод. Тогда судья долго
И прав Ренат, когда говорит, что слишком много женщины на себя взяли. Бывают моменты, когда они не в состоянии посмотреть на ситуацию со стороны, эмоции перехлестывают, справиться с ними невозможно.
Проходит время, становится понятно, каких дров наломала, но не вернешь. Ничего не вернешь. И сыновья растут, на все это глядя. И себя не научаются уважать: с детства за них решает женщина, которой это и природой-то не положено.
Много о чем успела передумать Леся, ожидая своей очереди.
Волшебная лампа Аладдина
Ей почему-то все вспоминался джинн из любимой с детства сказки об Аладдине и его волшебной лампе. Когда-то сказку эту читал ей папа. Тогда главное было придумать кучу желаний, которые мог бы исполнить выпущенный на свободу джинн.
Она все удивлялась глупости обладателя волшебной лампы: на месте Аладдина она бы в два счета распорядилась: во-первых, чтоб ни она, ни ее близкие никогда и ни за что не умерли бы, во-вторых, чтоб все богатства мира принадлежали ей и их ни под каким видом нельзя бы было отнять, в-третьих, чтоб всегда все знать по школьной программе, запоминать за секунду все учебники целиком, решать любые задачки быстрее самой учительницы.
Вот, собственно, и все! Разве мало? Изумительные, правильные, мудрые желания. И потом спрятать эту лампу и никому никогда о ней ни слова, ни полслова!
Позже мама купила огромную долгоиграющую пластинку, на которой всю эту сказку рассказывал знаменитый артист. Что-то было в его голосе гипнотическое: хотелось слушать снова и снова. Каждый раз открывались новые детали и нюансы. Любе и Янику эта пластинка перешла по наследству, они тоже попали под обаяние великолепного рассказчика.
Вот и сейчас в небольшом предбаннике народного суда в голове Леси звучали слова сказочного джинна, случайно освобожденного ничего не ведающим Аладдином из векового заточения:
«Я могу построить город! Я могу разрушить город!»
Обещания эти все вертелись и вертелись в голове, ввинчивались в мозги штопором.
«Я могу построить город! Я могу разрушить город!»
И внезапно до Леси дошло: эти слова могли бы принадлежать ей и сотням тысяч таких, как она, самонадеянных дур.
Растут они себе, подрастают и в определенный момент накачиваются пьянящей уверенностью: «Я все могу! Я знаю все лучше всех! Моя судьба в моих руках! Все у меня будет, как я решу! Я могу построить свой город! Он будет самый прекрасный, самый мой».
И
Вовлекают в это дело ни сном ни духом не подозревающих о гигантских масштабах строительства невидимого града мужчин и других ни в чем не повинных членов семьи.
Горе, когда некая строительница собственного счастья вдруг якобы прозревает: не с тем строит! Не в той команде! И даже не по тому проекту!
«Я могу разрушить город!» – вот следующий тезис, который взрывает весь выстроенный мир.
И – поберегись!
Кто не спрятался – я не виновата! Я все должна поменять, настал момент такой. Потому что я – сама! Я – все могу! Ну, сокрушу пару судеб на своем пути – а как иначе?! А если я в них ошиблась? А если они не правы? А если…
Джинн – это ведь бес! Такой род нечистой силы. Женщина, одержимая гордыней и самоуверенностью, и есть этот самый бес. Бес-обольститель, сильный и могучий до тех только пор, пока не загонят его в лампу, или в бутылку, или еще в какой-нибудь надежный сосуд. Чтоб сидела и не рыпалась.
«Отчего ты сегодня бледна?»
Потом зачем-то вспомнились любимые стихи.
Родители ее были помешаны на книгах, собрали огромную библиотеку. В каждой комнате у них одна стена занята стеллажами. Книги укоризненно толпятся, просятся в руки. Это – лучшие друзья, собеседники, помощники, утешители.
Так говорил папа.
Мама много раз с волнением повторяла предсмертные слова Пушкина. Как принесли его, безнадежно раненного, домой, на набережную Мойки, уложили в кабинете, пытались спасти, дежурили при нем, как состояние больного все ухудшалось и ухудшалось.
Вот окинул Александр Сергеевич затуманивающимся взором полки с книгами и сказал им:
– Прощайте, друзья!
С книгами любимыми попрощался, как с лучшими своими друзьями. А он дружить умел беспримерно.
И вот последние его слова – к самым заветным своим друзьям, остающимся на полках книгам.
Книги заключают в себе души тех, кто их создал. Одна может навеять тоску, другая утешит и развеселит, третья не даст от себя оторваться – так и будешь ходить с ней повсюду, пока до конца не дочитаешь.
Так считали Лесины родители.
Но ей это не особо передалось почему-то. Могла иногда взять с полки книгу наугад, пролистать, не вчитываясь, и тут же поставить на место.
Ну, не всем же любить, к примеру, рыбную ловлю! Кому-то нравится, кому-то – совсем нет. Так и с книгами. Только лет в семнадцать попался ей в руки томик стихов, которые сразу запали в душу, запомнились мгновенно.
Сжала руки под темной вуалью. Отчего ты сегодня бледна? Оттого, что я терпкой печалью Напоила его допьяна…