Тот, кто шепчет
Шрифт:
Вы идете на север по густой траве, минуете ивы, доходите по берегу вот до этого изгиба реки. Сначала вы переходите каменный мост, отражающийся в искрящейся воде. Потом достигаете башни, возвышающейся на сорок футов над поросшим зеленым мхом берегом, круглой, серовато-черной, с вертикальными прорезями бойниц, словно заключенной в раму из стоящих поодаль тополей. Когда семейство Брук отправлялось купаться, она служила им чем-то вроде кабинки для переодевания.
Таким образом, члены этой английской семьи — отец, мистер Говард, мать, миссис
— Пока что?… — поторопил Майлс профессора Риго, когда тот сделал паузу.
— Пока не появилась некая женщина.
Некоторое время профессор Риго молчал. Затем он вздохнул и пожал пухлыми плечами, точно снимая с себя всякую ответственность.
— Что касается меня, — продолжал он, — то я приехал в Шаргр в мае 1939 года. Я только что закончил мою «Жизнь Калиостро», и мне хотелось тишины и покоя. В один прекрасный день мой добрый друг фотограф Коко Легран представил меня мистеру Говарду Бруку на ступеньках ратуши. Мы были людьми разного склада, но понравились друг другу. Его забавляло то, что я — истинный француз; меня забавляло то, что он — истинный англичанин, и мы оба были довольны и счастливы.
Седовласый мистер Брук, в поте лица управлявший своей кожевенной мануфактурой, был честным, сдержанным, но дружелюбным. Он носил брюки-гольф, которые выглядели в Шартре так же странно, как сутана кюре в Ньюкасле. Он отличался гостеприимством, в глазах у него горел огонек, но он был настолько подчинен условностям! Вы могли бы спокойно поставить шиллинг, что в точности предскажете его слова и поступки в любой час дня и ночи. Его жена, пухлая, миловидная, румяная женщина, во многом походила на него.
Но его сын Гарри…
Ах, он был совсем другим!
Этот Гарри заинтересовал меня. Он обладал чувствительностью и воображением. Ростом, комплекцией и манерой вести себя он очень походил на отца. Но под этой оболочкой воспитанного и уравновешенного человека скрывалась натура чрезвычайно нервная и возбудимая.
Он был к тому же красивым парнем, с квадратным подбородком, прямым носом, добрыми, широко расставленными карими глазами и светлыми волосами, которым (говорил я себе) грозила опасность стать седыми, как у его отца, если он не побережет нервы. Для обоих своих родителей Гарри был кумиром. Говорю вам, я встречал отцов и матерей, любивших своих детей до безумия, но никто из них не мог сравниться с этой четой!
Гарри посылал мяч для гольфа на расстояние двести ярдов или двести миль — каким там должно быть это дурацкое расстояние? — и мистер Брук раздувался от гордости. Гарри как одержимый играл в теннис на палящем солнце и заработал множество серебряных кубков — и его отец пребывал на седьмом небе. Он не показывал своих чувств Гарри. Он говорил ему только: «Неплохо, неплохо». Но без конца хвастался этим перед всеми, кто был готов его слушать.
Гарри обучали премудростям кожевенного производства.
Господи, как страстно он хотел этого! Его желание было настолько сильным, что он не мог найти слов, чтобы выразить его. К этой глупой идее сына стать художником мистер Брук отнесся снисходительно, однако заявил, что считает занятие живописью прекрасным хобби, но избрать его делом жизни… только этого не хватало! Миссис же Брук разговоры на эту тему доводили чуть ли не до истерики, поскольку воображение рисовало ей жизнь Гарри в мансарде среди красивых девушек, не прикрытых никакой одеждой.
«Мальчик мой, — говорил ему отец, — я хорошо понимаю твои чувства. В твоем возрасте я тоже прошел через нечто подобное. Но через десять лет ты будешь сам над этим смеяться».
«В конце концов, — говорила ему мать, — разве ты не можешь остаться дома и рисовать лошадей, например?»
После таких разговоров Гарри в отчаянии выходил из дома и бил по теннисному мячу с такой силой, что сметал противника с корта, или, бледный и задумчивый, сидел на лужайке, проклиная все на свете. Эти люди были такими честными, такими искренними и руководствовались самыми благими намерениями!
Теперь я могу сказать, что так и не узнал, насколько ответственно подошел Гарри к выбору дела своей жизни. У меня не было возможности узнать это. Поскольку в конце мая того же года личная секретарша мистера Брука, суровая женщина средних лет, которую звали миссис Макшейн, сочла, что международное положение внушает тревогу, и вернулась в Англию.
Это создало серьезную проблему. Частная переписка мистера Брука — его личная секретарша не имела отношения к работе в конторе — была невероятно обширной. Брр!
У меня частенько голова шла кругом, когда этот человек диктовал свои письма! Письма об инвестициях, о благотворительности, письма друзьям, письма в английские газеты; диктуя их, он ходил взад-вперед, заложив руки за спину, седовласый, с выражением праведного негодования на худом лице.
Мистер Брук должен был иметь самую лучшую секретаршу — как же иначе? Он написал в Лондон, чтобы ему подыскали именно такую. И вот в Боргаре — так Бруки называли свой особняк — появилась мисс Фей Ситон.
Мисс Фей Ситон…
Я помню, что это произошло 13 мая, во второй половине дня. Мы с Бруками пили чай. Боргар, серый каменный дом начала XVIII века, украшенный резными каменными масками и белыми наличниками, с трех сторон окружает внутренний двор. Мы сидели в этом дворе, поросшем мягкой травой, и пили чай в тени дома.
Перед нами была расположена четвертая стена с распахнутыми настежь железными воротами. За этими воротами мимо особняка Проходила дорога, а за ней виднелся крутой, поросший травой берег, где у самой воды росли ивы.