Тот, кто убил лань
Шрифт:
"Так прочти нам эти стихи!" — пристал к мальчику Тейб.
"Да, да! Что ответил генералу этот достойный убых?" — заволновался и Шоудыд.
"Читай! Читай же! — неслось отовсюду. — Почему не питаешь?"
"Потому, что вы все время перебиваете меня", — ответил мальчик.
"Не упрямься! Слушайся взрослых!" — прикрикнул на него старый опекун.
И в тишине снова зазвучал звонкий детский голос.
— Я не помню сейчас всех этих стихов, хотя они были короткими, — продолжал Шхангерий Бжаниа. — Но всем нам показалось, что мальчик не говорит, а поет... "Апсны! Апсны! — прочувствованно
Помнится, Шараха прервали рыдания одной из женщин. Вслед за ней разразились слезами многие другие женщины, захныкали дети. А затем... затем я увидел то, чего не видел за всю мою долгую жизнь н, знаю, не увижу никогда больше: глаза увлажнились у мужчин... И у Тейба, и у Шоудыда, и у старого опекуна Шараха... Можешь ли ты этому поверить?! Слезы на глазах у абхаза!..
В это время к толпе подошел князь Алыбей.
"Ну, чего вы замешкались?! — Он едва сдерживал злость. — До каких пор вас будут ожидать фелюги? Что там лопочет этот мальчишка?"
"Он читает нам книгу на нашем родном языке", — ответил Адлей Шьааб из села Члоу.
"Хм! — усмехнулся князь. — Нашли время! Он дочитает ее вам в Турции".
"Пусть дочитает здесь!" — проговорил Шьааб.
"Нет, нет! — скривился князь. — Сейчас не до забав! Торопитесь! Время не ждет".
"Подождет! — твердо сказал Шьааб и добавил: — Ты сказал "забава", князь? Первая абхазская книга? А для нас она — великая радость. Почему же ты не хочешь разделить с нами эту радость? Разве ты не абхаз?"
"Как ты смеешь?! — вспыхнул Алыбей. — Послушай, Адлей Шьааб, я всегда принимал тебя за достойного, умного человека. Подай же пример неразумным, ступай к фелюгам, и тогда все последуют за тобой".
Но Шьааб не двинулся с места: "Пусть сначала мальчик прочтет нам все до конца!"
"Не позволю!" — прогремел князь и шагнул к Шараху, чтобы вырвать книгу у него из рук. Но тотчас Тейб, Шоудыд и другие мужчины заслонили мальчика, и князь увидел перед собой грозные лица.
"Так и быть, — процедил он сквозь зубы. — Уж если вы так этого хотите, пусть читает. Только поживей, щенок!" — прикрикнул он на Шараха.
И тот снова принялся читать гордый ответ "последнего убыха". Но князь напугал его, теперь звонкий голосок мальчика дрожал, и от .этого стихи волновали еще сильнее. Повторяю, они были краткими, но слова их — красивые, благородные, смелые — звали к любви, к борьбе, вливали в наши сердца надежду. Они ударили в наши головы, как вино, прояснили мысли, сделали нас отважней. Они заканчивались теми же словами, какими начинались, и, когда Шарах повторил: "Чужбина страшнее смерти!" — воздух огласился восторженными криками:
"Молодец, дад!"
"Дад, спасибо тебе!"
Князь вдруг преобразился. Лицо его стало багровым, он стал истошно кричать: "На фелюги! На фелюги!" Отдышавшись, Алыбей угрожающе произнес: "Если останетесь, урусы перестреляют вас, как собак, вместе с мальчишкой! И я не стану им мешать!"
И тогда выступил
"Неправда, князь, — начал он с величавым спокойствием, — урусы не перестреляют нас..."
"И ты?! — срывающимся голосом вскричал князь. — Ты, Адзин Есхак, перечишь своему князю?! Что же ты молчал раньше? Я всегда верил твоей мудрости и сам слышал, что ты не противишься переселению на турецкие земли. Разве это не так?"
"Так, — сказал старик, глядя в глаза князю, — не противился... Это правда. — Он помолчал и вдруг, приложив руку к сердцу, склонил перед застывшей толпой свою седую голову. — Я очень виноват перед вами, друзья мои..."
Слова гордого старца удивили людей. Послышались возгласы:
"Нет, нет, Адзин Есхак!"
"Ты не можешь быть виновным перед нами!"
"Ни в чем и никогда!"
"Виновен! — повторил Адзин и выпрямился во весь свой высокий роет. — Моя совесть кровоточит, абхазы! Видно, несчастья трусливы — они никогда не приходят в одиночку. Они обрушились на нас одно за другим, притупили мой разум, обессилили сердце... Я почувствовал, что нет у нас больше сил бороться, и покорялся судьбе: что свершится, то свершится... А покорность, когда в сердце не остается ни одного желания, — первый вестник обреченности. Когда человек падает духом, его конь не может скакать... Так случилось и со мной. Но сегодня этот славный мальчик, книга, которую он показал, слова отважного убыха влили в меня новые силы, и моя кровь забурлила. И я говорю вам: оставайтесь дома. Чужбина страшнее смерти!"
Гул одобрительных возгласов пронесся над поляной.
"Замолчи, старик! — прокричал князь. — Не слушайте его, абхазы! Или вы не знаете, что к старости люди глупеют, как малые дети!"
"Это верно, князь, — сказал Адзин Есхак. — Бывает, что старики превращаются в детей. Но верно и то, что часто устами детей говорит правда. И эту правду принес нам сегодня маленький Шарах Камлат!"
Старик снял мальчика с пня, поставил его рядом с собой, взял у него книгу и опустил руку ему на голову.
"Вот эта великая правда! — сказал он, высоко поднимая книгу. — Она пробилась к нам, как луч солнца пробивается сквозь черные тучи. И повторяю, князь: урусы не будут в нас стрелять. Если они хотят нас уничтожить, что зачем тогда им печатать книги на нашем языке и строить школы для наших детей?! Горская школа в Сухуми — первый огонек. Ведь зажигает только то, что само горит, и она зажжет другие огоньки... Мы должны беречь эту школу как зеницу ока. Не то ее сожгут князья вместе с турками, как сожгли окумскую школу. Кто же сохранит ее, если мы покинем родину?! Ты, князь, сулишь нам рай на землях твоего падишаха, говоришь, что там будешь с нами. Как же ты позволил туркам насильничать, торговать простыми людьми, как скотом, угонять наших дочерей в гаремы Трапезунда, Самсуна, Стамбула?! Что принесли нам османы, кроме позора и бед на родной нашей земле? Что же будет с нами на их землях? Нищета и недостойная смерть. Нет, нет, держитесь урусов, абхазы! Крепко держитесь!"