Тот, кто убил лань
Шрифт:
А когда моя жена еще лежала в больнице, ко мне ночью вдруг приехали дорогие гости во главе с самим Сидом Чачба. Надо было их достойно принять, чтобы не опозориться: зарезать бычка или хотя бы барашка. Но у меня не было ни того, ни другого. И тогда мой сосед, Мамсыр, отдал мне своего единственного барана. Пригнал, зарезал и сварил сам. Накрыть стол помогли его жена и дочь. Моего вина было мало — Мамсыр добавил свое. Я уложил гостей спать у себя и у Мамсыра. Так достойно принял их, что мой ауа остался очень доволен. Не пришлось краснеть
Однажды власти зачем-то вызвали меня в Сухуми. В это же время жена моя отправилась с детьми к своей сестре в Тамыш. Уходя, она по забывчивости оставила шерсть у еще тлевшего очага. Шерсть загорелась, пожар охватил пацху. Это заметили соседи — семья Мамсыра. А мой ауа, конечно, не мог заметить пожара из-за Гагры. Снова помог мне мой сосед, Мамсыр. Всей семьей они потушили пожар, спасли вещи, скот. Спасибо Мамсыру: выручил!
Я так скажу: близкий друг — настоящий ауа. Далекий друг — утешение души. Для объединения нам нужно выбрать ауа не за горами, а близких соседей — грузин. Сегодня мы им поможем по-братски, по-соседски, а завтра — они нам.
И народ понял мудрого Кягуа, принял решение объединиться с грузинским народом, вместе строить новую жизнь в большой и дружной семье народов Советской страны.
Так закончил свой рассказ Уахайд Смыр.
— Мы теперь ауа со многими, даже дальними народами, — заметил юноша Джарназ Танба. — И с ними наша дружба и братство крепки, как гранит. — Верно говоришь, дад, — подтвердил Смыр.
Чанагв.
Перевод С. Трегуба
В годы гражданской войны линия фронта на Кавказе часто проходила так: с одной стороны скалы — белые, а с другой — красные. У входа в ущелье — белые, у выхода — красные. Война осложнялась еще и тем, что не существовало формы, определяющей принадлежность бойца к той или другой стороне.
...Сергей Миронович Киров направил с очень важным поручением к Орджоникидзе бесстрашного и стойкого коммуниста-абхазца Чанагва. Путь его был крайне опасен, дорога лежала через гору, а единственная горная тропа занята белыми.
В Абхазии тогда правили меньшевики. Киров просил о помощи. И Чанагв решился.
Он шел козьей тропой, взбираясь по уступам скал. Слабо светила сквозь тучи луна. Каждую минуту он мог сорваться в пропасть. Не успел Чанагв спуститься с уступа скалы, как вдруг услышал:
— Стой, руки вверх!
В упор на него глядели дула винтовок.
Чанагв остановился. Он готов был к встрече с врагом, но не знал, кто его остановил: свои или чужие? На ломаном русском языке он сказал:
— Осетин я... крестьян...
— Что тут делаешь?
— Коза пропал. Искал ее...
— Знаю, знаю, какую козу ты ищешь! Шпион ты, вот кто!
— Говори: не коза пропала, а твоя башка пропала, — съязвил кто-то.
Все засмеялись.
Чанагв внимательно рассматривал людей, стараясь определить — свои они
— Ну, становись на край! — скомандовал старший. Чанагв не двинулся с места.
— Что ж не идешь? Иди, говорю! — крикнул конвоир и вскинул винтовку.
Чанагв не имел права ошибиться. Нужно было точно узнать, кто его задержал. Он снова начал бормотать:
— Я осетин... я — крестьян... коза искал.
— Стреляй его на месте, — равнодушно сказал старший.
Вдруг кто-то из конвоя сказал:
— Мить, а может, он и в самом деле крестьянин, осетин?
— Да что ты! — возразил Митя. — Разве тут ищут пропавшую козу? Ясно — шпион, кончай с ним без разговоров.
Чанагв не чувствовал страха перед лицом неминуемой смерти. Нет! Ему было больно от мысли, что не удастся выполнить поручение Кирова и участвовать в освобождении родного абхазского народа от меньшевистского ига. Сердце его заныло.
— А что скажет Федя? — услышал он голос одного из конвоиров. — Ведь приказано никого не расстреливать без него. Рассердится, когда узнает...
— Ну хорошо, поведем его к Феде. Десять дней не спал, жаль будить. Да что делать! Сам велел без его приказа никого не расстреливать.
Чанагва повели к начальнику. Ночь темная-темная... В пустой сакле на лавке лежал командир. Грудь его крест-накрест была обвязана патронташами, за поясом — гранаты. Он крепко спал.
Тщетно искал пленник глазами красную звездочку. Ее не было ни на шапке, ни на груди. И Чанагв решил, что он находится в плену врага. Понял, что минуты его сочтены.
Митя — старший, должно быть, — начал будить того, кого они называли Федей. Но тот спал так крепко, что его не могли добудиться. Тогда Митя выстрелил над его головой. Человек на лавке шевельнулся, сел и начал протирать глаза.
— Что случилось?
— Шпиона поймали. Притворяется, лиса, что крестьянин, осетин. Вот привели к тебе.
Человек посмотрел и, одолеваемый сном, махнул рукой:
— Расстрелять!
— Ну, выходи! Теперь — все. Командир приказал! — грозно сказал конвоир.
Чанагв выпрямился и уже не на ломаном, а на чистом русском языке крикнул:
— Я — коммунист и умру как коммунист. Стреляй, белогвардейская сволочь!
Он рванул ворот и обнажил грудь.
Командир сразу проснулся. Он вскочил и подбежал к Чанагву.
Отряд оказался красным.
Девочка из Отхары.
Перевод С. Трегуба
В штаб истребительного батальона прибежала девочка.
— Возьмите меня в ополчение, — взмолилась она, — возьмите, товарищ командир!
— Постой, — удивленно сказал один из бойцов, отхарец Кязим. — Ведь ты же Шасия, внучка Шааба? Ты ведь школьница?
— Школьница, — подтвердила девочка. — Прошу, возьмите меня в ополчение.
— А сколько тебе лет? — спросил командир батальона, внимательно разглядывая ее.