Тот, кто убил лань
Шрифт:
Обменявшись приветствиями и познакомившись с гостями, хозяин радушно пригласил их к себе в дом.
— Я приехал в вашу страну, — обратился Пристли через переводчика к Шхангерию, — чтобы познакомиться с вашим абхазским народом.
— Ну и как понравился тебе [1] мой народ? — спросил Шхангерий.
— Не могу еще судить о нем, — ответил Пристли. — Я ведь здесь недавно: всего четыре дня.
— Но одну черту характера моего народа ты мог бы уже оценить, — заметил хозяин.
Гость смутился и, переглянувшись со спутниками, спросил озадаченно:
— Какую черту?
Старик
— Вкус! — ответил он. — Неплохую страну избрал мой народ для своего жительства? Не правда ли?! Много солнца, плодов, цветов!
Шхангерий испытующе посмотрел на гостя:
— Ты — человек ученый. Не скажешь ли мне, каково расстояние между правдой и ложью?
Пристли пожал плечами:
— Я полагаю, что расстояние это очень большое. А вы как думаете?
Старик отрицательно качнул головой:
— Нет, всего в четыре пальца!
И в подтверждение своих слов он приложил к виску, между глазом и ухом, четыре пальца.
— То, что видишь глазами, — правда, а то, что слышишь, часто бывает ложью. Не всякому слуху можно верить. Согласен?
— Да, это правильно! — сказал Пристли.
— И еще один вопрос, — продолжал Шхангерий. — Почему природа дала человеку два глаза, два уха, две ноги, две руки, а рот — один?
— Интересно послушать вас, — сказал Пристли.
— Я отвечу, — с достоинством произнес Шхангерий. — Человек должен много видеть, много слышать, много ходить и работать, а говорить мало. Этого мнения и я придерживаюсь уже более ста лет.
Пристли был восхищен стариком.
— Скажите, а в чем, по вашему мнению, секрет долголетия? Я тоже хочу долго жить.
— А ты не укорачивай свою жизнь, она и будет долгой! — не задумываясь ответил Шхангерий.
Спор.
Вокруг демобилизованного из армии сразу после великой победы молодого эшерца Нури Шларба собрались жители села. Были среди них стодесятилетний высокий и худощавый Ханашв Пилиа и восьмидесятилетний тучный Маф Арстаа. Случилось так, что между Ханашвом и Мафом разгорелся спор. Но об этом — после.
Нури только что вернулся в родное село. На груди его красовались ордена и медали, ходил он еще в военном обмундировании. Все село пришло на него поглядеть. С большим почтением смотрели на него даже старики. А Нури все рассказывал и рассказывал о воине, не забывая при случае ввернуть в повествование несколько слов о своей собственной доблести. Поведал он тогда и о следующем примечательном эпизоде.
Было это на Украине, в одном из сел, куда наша часть ворвалась так стремительно, что фашисты побросали не только награбленное добро, но даже оружие, и удрали, кто в чем мог. А ведь поустраивались они здесь основательно. Некоторые, по сведениям разведчиков, даже выписали жен и детей...
Заняли мы село и видим: бегут со всех сторон оборванные, отощавшие люди с плачем и причитаниями в одном направлении. Женщины и старики. Молодежь, как нам рассказали, давно ушла в партизаны.
"Куда это они, дедушка?" — спросил я старого колхозника из партизан, бывшего у нас в проводниках.
"В садик, где фашисты детей сжигали, —
С группой бойцов я побежал вслед за жителями села.
В садике, вокруг большой ямы, люди стояли плотной стеной. Многие плакали навзрыд. Нам едва удалось протиснуться вперед. Бойцы стали руками разгребать мерзлую землю.
Вскоре на земле, вокруг ямы, уже лежали рядками обугленные детские трупики...
— Не надо продолжать, дад, не надо, — прервал Нури старый Ханашв. — Надо иметь сердце, обросшее шерстью, чтобы слушать все это. Дикие звери и те бывают добрее...
— А фашисты себя называли сверхлюдьми, — заметил, сдвинув брови, Нури. — Но все-таки разрешите, я доскажу... Стоим мы так, к горлу у всех подступает ком, теснит дыхание. Вдруг видим, бежит человек, под мышкой у него кто-то барахтается. Подбежал, а на руках у него ребенок, светлый такой, упитанный, ему могло быть годика два, не больше.
"Фашисты моего внучонка сожгли!.. — крикнул старик. — Неужто ихнего змееныша оставим на белом свете?".
"Давай-ка его сюда", — твердо и повелительно сказал наш командир и, взяв ребенка на руки, задумался.
"Бросай! — вскричал чей-то женский голос. Совсем женщина, видно, не в себе была. — Куда наших бросали гады, туда и его бросай!"
"Нет, так советские люди не поступают! — решительно сказал командир. — Мы воспитаем его не зверем, а человеком. Не будет он таким, как его отец. Возьмите ребенка, товарищ сержант, — обратился он к одному из наших. — Пусть пошлют его в медсанбат, а оттуда эвакуируют в тыл".
Сержант бережно взял на руки ребенка и отнес его в медсанбат. Позже мне рассказывали, что там его отогрели, накормили и отправили в один из детских садов Харькова...
Вот тут-то и разгорелся между стариками спор.
— И напрасно! — кипятился Маф. — Напрасно не бросили змееныша в яму: вырастет — тоже будет сжигать людей. Недаром говорится в пословице — река всегда течет по своему руслу.
А Ханашв в ответ сказал:
— Нет, Маф, ты сейчас не от души говоришь. И забываешь: ребенок, воспитанный нашими людьми, никогда не станет зверем.
— Ты прав, дедушка, — подтвердил Нури и затем обратился к Мафу: — А пословица о реке и ее русле уже устарела, почтенный отец. У нас и реки меняют русло, если это полезно народу.
Продавец винограда.
Перевод С. Трегуба
В рейсовой машине, курсирующей между Гагрой и Сухуми, ехало несколько человек. Это были курортники, отдыхающие здесь, и муж с женой — иностранные туристы. Дорога делала зигзаги, огибая живописные абхазские села. На одном из поворотов машина остановилась у небольшого прилавка под навесом. Здесь абхаз-крестьянин продавал виноград. Виноград был крупный, красивый — и нельзя было им не залюбоваться. Все пассажиры подошли к прилавку. Муж и жена — интуристы — плохо владели русским языком, но все же смогли объясниться с продавцом. Купив у него шесть килограммов винограда, уплатив за него и за корзину, иностранец повелительно сказал продавцу: