Тот, кто умрет последним
Шрифт:
— Эй. Эй.
— Ты больше не офицер полиции, — выкрикнул Фрэнк-старший. — И неудивительно! Жирная задница с хреновым сердцем!
— Папа, — умоляюще произнесла Джейн, попутно отметив, что он не сможет дотянуться до набора кухонных ножей в деревянной подставке. — Прекратите. Вы оба!
Корсак поправил воротничок на своей рубашке.
— Я закрою глаза на все произошедшее здесь ради Анджелы. Но вряд ли когда-либо это забуду.
— Выметайся из моего дома, козел, — гаркнул Фрэнк-старший.
— Твоего
— За который я выплачивал ипотеку последние двадцать лет. И после этого ты считаешь, что можешь зариться на мою собственность?
— Собственность? — Анджела внезапно выпрямилась, словно это слово вонзилось стрелой ей в спину. — Собственность? Так вот что я для тебя, Фрэнк?
— Мам, — вмешался Фрэнки. — Папа не это имел в виду.
— О, нет, безусловно, это самое.
— Вовсе нет, — оправдывался Фрэнк. — Я просто хотел сказать…
Анджела выстрелила в него взглядом разрядом в тысячу вольт.
— Я не чья-то собственность. Я самодостаточная женщина.
— Скажи ему, детка, — подначивал Корсак.
Фрэнк и Фрэнки одновременно рявкнули:
— Заткнись, ты.
— Я хочу, чтобы вы убрались отсюда, — отрезала Анджела, поднимаясь со своего места за столом, словно валькирия [96] , готовая к битве.
96
Валькирия — в переводе с древнеисландского означает «выбирающая убитых», в скандинавской мифологии — дочь славного воина или конунга (короля, князя), которая реет на крылатом коне над полем битвы и подбирает павших воинов. Погибшие отправляются в небесный чертог — Валгаллу. С гривы ее коня (облака) капает оплодотворяющая роса, а от меча исходит свет. (прим. Rovus)
— Живо, — приказала она.
Фрэнк и Корсак неуверенно переглянулись.
— Ну, ты ее слышал, — сказал Корсак.
— Я имею в виду вас обоих. Всех вас, — сказала Анджела.
Корсак недоуменно покачал головой.
— Но, Энджи…
— У меня голова раскалывается от всех этих тычков и воплей. Это моя кухня и мой дом, и я хочу остаться здесь одна. Сейчас же.
— Звучит как неплохая идея, мам, — произнес Фрэнки. — Отличная мысль.
Он похлопал отца по спине.
— Пойдем, отец. Дай ей время, и она придет в себя.
— Это, — заявила Анджела, — не поможет твоему отцу.
Она уставилась на вторгшихся в ее кухню.
— Ну, и чего вы все ждете?
— Он уйдет первым, — пояснил Фрэнк, показывая на Корсака.
— Почему это должен быть я?
— Мы все уходим, мам, — сказала Джейн. Она взяла Корсака за руку и потащила его к входу. — Фрэнки, уведи отца отсюда.
— Не ты, Джейн, — добавила Анджела. — Ты останься.
— Но ты только что сказала…
— Я хочу, чтобы мужчины ушли. Из-за них у меня разболелась
— Позаботься об этом, Джейни, — произнес Фрэнки, и она не могла не заметить угрожающую нотку в его голосе. — Помни, что мы семья. Этого не изменить.
«Иногда к моему великому сожалению», — думала Джейн, пока мужчины покидали кухню, распространяя вокруг себя такое плотное облако враждебности, что она почти могла ощущать его запах. Она не смела ни вымолвить словечка, ни пошевелиться, пока не услышала, как захлопнулась входная дверь, и раздался звук трех автомобильных двигателей, одновременно набирающих обороты. Вздохнув с облегчением, она передвинула набор ножей на их привычное место на кухонном столе и посмотрела на свою мать. Сейчас события приняли неожиданный поворот. Фрэнки был ребенком, которым Анджела, казалось, всегда гордилась. Ее сыночком-морским пехотинцем, который никогда не мог сделать ничего плохого, даже когда мучил своих брата и сестру.
Но сегодня Анджела не попросила остаться Фрэнки, она попросила Джейн, и теперь, когда они остались наедине, она выжидала, изучая свою мать. Лицо Анджелы все еще было пунцовым из-за вспышки гнева, и с этим багрянцем на щеках и огнем в глазах, она совсем не походила на мужскую собственность. Мать выглядела как женщина, которой пристало сжимать копье и боевой топор, выпуская пар из ноздрей. Но как только они услышали три отъезжающих автомобиля, эта воительница, казалось, поникла, осталась лишь усталая женщина средних лет, которая упала в кресло и закрыла голову руками.
— Мам? — произнесла Джейн.
— Все, чего я хотела — еще один шанс на любовь. Еще один шанс, чтобы вновь почувствовать себя живой.
— Живой, о чем это ты? Ты так себя не чувствовала?
— Я ощущала себя невидимкой, вот что я чувствовала. Каждый вечер, подавая ужин твоему отцу. Наблюдая, как он поглощает его без единой похвалы. Я все тридцать пять лет брака думала, что так и положено. Откуда мне было знать, что все может быть по-другому? Я считала, ничего с этим не поделать. Мои дети выросли, у меня есть дом с красивым палисадником. Кто я такая, чтобы жаловаться?
— Я никогда не подозревала, что ты несчастна, мама.
— Я и не была. Я просто… — Анджела пожала плечами. — Жила здесь. Существовала. Вы еще молодожены. Ты и Габриэль, вы, вероятно, не представляете, о чем я говорю, и, надеюсь, никогда не узнаете. Это ужасное чувство, считать, что твои лучшие годы остались в прошлом. Он заставил меня ощущать это.
— Но ты была так расстроена, когда он ушел.
— Конечно, я была расстроена! Он бросил меня ради другой женщины!
— Итак… он был тебе не нужен. Но ты не хотела, чтобы он достался кому-то еще.
— Почему это так трудно понять?
Джейн пожала плечами:
— Думаю, я поняла.
— И она та самая, кто заставила его почувствовать себя виноватым. Бимбо, — Анджела рассмеялась, с грубым циничным фырканьем.
— Мне кажется, им обоим стыдно. Вот почему папа хочет вернуться домой. Я так полагаю, для этого немного поздновато?
Губы Анджелы задрожали, и она посмотрела на стол, где лежали ее руки. Десятилетия готовки, ожоги от горячего масла и вмятины от кухонных ножей оставили боевые шрамы на этих руках.