Тот, кто утопил мир
Шрифт:
На дворцовый сад опускались вместе тьма и снег. Тусклая тишина давила Чжу на уши. Тяжелые складки платья истекали багрянцем в полумраке. Она, одинокий светлячок, стояла коленями на снегу, под низким ночным небом далекой страны, которой некогда мечтала править. Темнота ласково вслушалась в нее и поглотила целиком.
Оюан мертв. Великий Хан мертв. Мадам Чжан — новая императрица. А у того, кто бродит на ощупь во тьме, в тени, накрывшей все… у него раньше было имя. Имя, которое отныне нельзя произносить под страхом смерти, поскольку его обладатель стал Великим Ханом. Но Чжу все равно подумала: Ван Баосян.
Принц
Великий Хан, может, и сменился, а вот верность Короля Конмина Великой Юани осталась прежней. Он отверг все предложения Чжу объединить силы и вместе ударить по Даду. Ясное дело, если бы ему ничего не грозило, он бы с радостью согласился. Но даже ради собственного народа Конмин не пошел бы на риск потерять жизнь или титул. Чжу, впрочем, ничего иного и не ожидала. Будь он человеком твердого характера, Юань просто не позволила бы ему занять трон Корё.
В одиночку ей не взять Даду. Вану Баосяну подчинялись как центральная армия Юани (или то, что стараниями Оюана от нее осталось), так и войска Мадам Чжан. При умелом руководстве, которого им не хватало в столкновении с Оюаном, эти объединенные силы сумеют защитить Даду. А Чжу теперь не в силах переломить ситуацию в свою пользу. Неоткуда взять союзников. Нечем уравнять силы.
Но не сдаваться же ей. Конмин не прав: Ван Баосян, может, и сел на трон, только еще не победил — покуда у Чжу есть воля и желание драться. Она безрассудно думала, что будет стремится к победе, пока жива. Будет драться даже без надежды на победу. Даже если перспектива сводится к гибели ее войска в безнадежной бойне.
Оюан выступил против Даду с таких же позиций. Но, вопреки всем ожиданиям, преуспел. Сделал все, что задумал. Встретил свою судьбу и свой конец, и это стало оправданием всему, что он пережил: боли, предательствам, жертвам.
Чжу подумала с дрожью решимости: «Я сделаю то же самое».
Она сидела, сжав кулаки на коленях, обтянутых юбкой. И постепенно сквозь завесу снегопада стал проступать какой-то силуэт. В этом мертвом зимнем саду призрак был весьма уместен. Изодранные одежды подметали снег, спутанные волосы вторили цветом вымокшим ветвям плакучих ив. Силуэт проступал все четче, как будто снег редел. И тут Чжу, вздрогнув, поняла: это не снег редеет, а призрак приближается к ней.
В этом меркнущем безмолвном саду единственным живым существом была Чжу; ей казалось, что призрак стоит над ней и наблюдает за ее падением в черные воды, которые вот-вот сомкнутся над головой.
Вот только…
Ноги призрака, обутые в белое, тонули в снегу, а не висели в воздухе. Падающий снег почти мгновенно стирал его следы. А духи следов не оставляют.
Женщина подошла поближе и откинула назад волосы, открыв незнакомое костлявое лицо. Вероятно, когда-то в этих резких линиях читалось надменное изящество, но теперь глазам Чжу предстал череп, обтянутый кожей.
— Чжу Юаньчжан, — проговорила гостья, глядя на нее сверху вниз. — Некогда известный как Сияющий Король, возжелавший ни много ни мало — трона Великой Юани.
В ее голосе звучало такое опустошение, что впору было испугаться. Куда там призракам. Так говорить
— Великая цель требует не меньшего, а то и большего страдания. Так скажи мне, младшая сестра, на что ты готова, чтобы добиться своего?
И тогда Чжу, стоявшая на коленях посреди призрачного мира, где были только снег, тьма и боль, ощутила дикий прилив надежды. Что угодно, поклялась она. Решение, ведущее к победе, оправдывает любые средства. Я вынесу что угодно.
Женщина прочла ответ в ее глазах.
20
Дворцовый Город, Даду
Голос евнуха-надсмотрщика хлестал без кнута:
— Шевелитесь!
С вереницей рабынь в изорванных одеждах Чжу прошла сквозь арку каменных врат Дворцового Города. Пока ее везли в Даду в числе других рабов, она изумлялась, в какие руины Оюан превратил предместья города. Черные корни вывороченных деревьев сменялись развалинами деревушек и разграбленных домов удовольствия. На полях зеленели свежие весенние побеги вперемешку с неубранным, засохшим прошлогодним урожаем. На такое способен только человек, которому все равно, что после него останется, потому что значение имеет один-единственный момент в грядущем, именно в нем сливаются воедино цель и смерть. В Дворцовом Городе он достиг этого момента.
Монахи странствуют больше, чем прочие люди. Многие из тех, кто гостил в Ухуаньском монастыре или возвращался туда, рассказывали о блеске монгольской столицы. Они описывали город, чьи золотые стены и постройки сияли новизной на фоне сухих холмов. Но взгляду Чжу открывался мир, потерявший все краски и все великолепие, стоит только опустить глаза от темных облаков, кипевших под Небесами. Флаги, трепещущие на стенах, были не лазурные, как помнилось Чжу по битвам, а оттенка лесного озера в сумерках, словно ночь сгустилась над Великой Юанью. Стены действительно оказались золотые, и здания в позолоте, и дворы вымощены чистейшим мрамором… но ничего не сияло. Когда Чжу коснулась балюстрады, которая некогда была белоснежной, на пальцах осталась сажа. Грязь войны ложится патиной на все, к чему прикоснется. Ван Баосян, явившийся из тени, чтобы отнять у нее трон, не покончил с Великой Юанью. Он ее продолжил. Мир, погребенный в золе собственного разрушения.
А ведь все могло обернуться иначе, горестно подумала Чжу. Останься Оюан на ее стороне, сумей он преодолеть ненависть к себе и поверить в нее, довериться ей, он мог бы выжить. Вместе они создали бы новый мир вместо этого, в котором свет превратился во тьму, а боль — в бесконечную муку.
Рабы трусили вперед, повесив головы. Волосы Чжу были распущены, платье некрашеной ткани изорвано и в пятнах, деревянная рука висела на поясе. Чжу знала, что в этом темном печальном городе выглядит обычно — как еще одна сломленная женщина из павшего Наньчана. Еще одна женщина с застывшей маской горя и боли на лице, изнасилованная воинами Чэня Юляна, искалеченная ради насмешки над его одноруким соперником Чжу Юаньчжаном, а затем проданная в рабство. Чжу даже притворяться не пришлось, чтобы войти в образ. Она просто перестала скрывать свою настоящую боль. Обнажила собственную утрату во всем ее ужасе и увидела, что другие рабы отшатываются от этого с еще большей враждебностью, чем даже от увечья. И немудрено. Прикасаясь к чужой боли, рискуешь сам ощутить ее, если только ненависть не поможет разорвать возникшую связь. А главное желание большинства людей — избегнуть боли. Конечно, им проще ненавидеть.